— Общайся, Генри, — сказала ему девчонка и, подавая пример, встала и устремилась к сгущающейся толпе. Генрих тоже встал и вышел в соседнюю комнату.
Все комнаты в доме, как видно, были связаны одна с другой и составляли анфиладу. В соседней комнате трое — два мальчика и очень высокая и очень худая девочка — занимались тем, что палили в мишень из спортивного мелкокалиберного пистолета. Мишень была приколота к стене, и, отойдя к противоположной стене комнаты, к зеркалу с камином, дети, приняв угрожающую позу, целились в мишень.
Некоторое время Супермен наблюдал за детьми. Стреляли они плохо, и, как часто бывает, мальчики стреляли хуже, чем девочка. Девчонке хотя бы удавалось попасть иной раз в красный кружочек пятерки. В шестерку, несмотря на небольшое расстояние до мишени, не попал никто.
— Можно мне? — Генрих воспользовался тем, что все трое рассматривали в этот момент мишень. Они пользовались одной мишенью, и теперь спорили, чья пуля задела чуть-чуть самый центр — шестерку.
— Почему нет? — Один из юношей дал Генриху револьвер. Спортивный, он был куда тяжелее суперменовской «беретты».
— Я — Генрих, — представился Супермен стрелкам.
— Пьер, — отозвался мальчик, передавший Генриху револьвер. — Это Ясмин, — сказал он, указывая на худую великаншу.
— Ален, — представился второй мальчик.
Генрих повесил новую мишень, но не там, где она была, а на другую стену. Так повесил, чтобы, открыв другие двери — ведущие в коридор, увеличить расстояние еще и на ширину коридора. Взял револьвер, положил с десяток свинцовых патрончиков в карман, открыл двери и вышел в коридор.
Первый же кусочек свинца продырявил саму цифру шесть. Все остальные Генрих положил в пределах нескольких миллиметров, только один раз чуть соскользнув в красное поле пятерки. Все это заняло, может быть, минуту. Генрих вернулся в комнату, закрыл за собой створчатые двери и отдал револьвер мальчику, назвавшемуся Пьером. Красиво отдал, рукоятью вперед.
— Здорово вы, — сказал Пьер. — Как ковбой.
— Три раза в неделю посещайте тир, и вы будете стрелять не хуже. — Генриху стало немножко стыдно, что он так убедительно доказал свое превосходство. Стесняясь, он обронил: — Увидимся. — И вышел в следующую комнату, похожую как две капли воды на две первые. Отличие состояло только в том, что у окон, выходящих на Лувр, стоял преогромный рабочий стол с брошенными в процессе работы кистями и красками, и неоконченная маленькая канва лежала тут же на столе. Генрих подумал было, что знаменитый художник вдруг отбыл из квартиры, срочно вызванный телеграммой, не успев помыть кисти. Но, вглядевшись в неоконченную картинку, изображающую зеленоватых существ женского пола в ошейниках с шипами, цепях и подвязках, стоящих, идущих и сидящих на фоне уродливых фабрично-заводских разрушенно-индустриальных пейзажей, изменил свое мнение. Судя по шипам и ошейникам, это Моник прервала свою работу, дабы развлечь гостей в Новый год, а не знаменитый ее папа-художник.
Оглянувшись, Генрих увидел, что целая выставка, может быть, работ 25 или 30 висят на одной из стен комнаты. Генрих подошел к картинам.
В комнате было мало света, только перевернутая вверх и в сторону окна чертежная лампа освещала высокие стены. А картины на стене были темными. Посему Супермен вначале повернул чертежную лампу на ее гибком стержне так, чтобы свет падал на картины, а уж потом вернулся опять внимательным посетителем музея к стене.
Мир маленького толстенького таракана Моник был страшен. Прежде всего, он был страшен по цвету. Он был черно-зеленым. Плюс-минус иногда вливалась в него и серая краска.
Затем — существа на картинах хотя и напоминали людей, но явно и очевидно уже людьми не были. То есть в придачу к искореженной неизвестного происхождения ужасами плоти их примешивались уже и металлические, и, может быть, деревянные, и пластиковые куски. Мутанты послеатомной эры жили в пещерах, где они развешивали белье и готовили в горшках неопределенные варева. Мутанты шагали куда-то строем, лежали на равнинах, выглядывали голые или почти голые из дыр в земле.
При всем ужасе их сиротливой жизни мутанты выглядели вполне cool — они не относились к своему состоянию эмоционально. Не нервничали, а преспокойно занимались своим бизнесом, курили, покорно шли куда-то на цепях, пристегнутые за ошейники на горле, ведомые другими мутантами.
«Вот таракан, — думал Супермен, — такой таракан с виду эта девочка Моник, а между тем вот что у нее за мир… А может быть, мир таков и есть, и Моник только увидела и обозначила существующие, но невидимые цепи, на которых всех нас ведут по жизни, короткие цепи, которыми мы пристегнуты…»
— Нравится?
Сзади Генриха стояли Алис и Моник, Моник смущенно улыбалась.
— Я думаю, что в данном случае «нравится» не подходит как определение принципиально, — сказал Супермен. — Не нравится, но признаю. Здорово и страшно.
— Никому не нравится, — сказала спокойно Моник. — Я их повесила, — кивнула она на картины, — чтобы самой к ним привыкнуть, пока отца нет. Ему тоже не нравится… — Моник криво улыбнулась.
— Она еще делает афиши для рок-групп, — решила поддержать подругу Алис. — Видишь, бэби, я тебе говорила, что Генри понравится… Супермен — человек особый.
Генрих вдруг сообразил, что Алиска назвала его Суперменом, и увидел, что таракан, переступив на месте грубыми башмаками, скрипнула паркетом многозначительно и также знающе мазнула глазами по Генриху, с уважением мазнула по нему глазами… Еще неделю назад Генрих немедленно ушел бы и уволок с собой легкомысленную Алис, по секрету поведавшую подруге полицейскую историю Генриха Супермена и Алис Несовершеннолетней, но сейчас… сейчас, когда вместе с Генрихом жила еще и Боль, он ничего не сказал.
57
Супермен сидел с Пьером, Аленом и великаншей Ясмин на одном из матрасиков и курил марихуану. Огромного размера ножка с вделанным в нее для удобства фильтром из билета парижского метро переходила из рук в руки. Они курили уже третий джойнт. Потому Супермен вскоре нашел себя заинтересованно изучающим башмак Пьера, в частности, нос башмака, его рант, прошитый грубой ниткой, стежки и дырочки. Супермен точно так же изучал нос ботинка, как можно изучать человеческое лицо. Ботинок Пьера выражал состояние Пьера. Он то нерешительно подрагивал, то вдруг упрямо останавливался, то морщился, если Пьер почему-либо решал упереть его в другой ботинок…
— Живя в разных странах, я так и не нашел страны, где я хотел бы жить, моей страны. — Супермен отвлекся от ботинка Пьера, вспомнив, что его слушают. — Может быть, у каждого человека должна быть своя страна, — вдруг со смешком сказал он. — Или… — он помедлил, — по меньшей мере, у каждого поколения должна быть своя революция… Единица измерения ведь человек, общество и государство — суть объединения индивидуумов — явления позднейшие… — Супермен замолчал.
Два парня, один с ярко-красной, как у морского конька, линией волос, проходящей ровно посередине черепа, остальная часть выбрита, другой с более обычной прической, вооружившись спортивным револьвером и неизвестно откуда взявшимся игрушечным револьвером, воткнув свои оружия за пояса, изображали ковбойскую дуэль. Очень серьезно. С энтузиазмом. Секундант — маленький блондинчик в не по росту огромном пиджаке — просчитал до трех. На «три» оба парня выхватили револьверы из-за пояса и, прокричав: «Баф! Баф!», — как бы выстрелили друг в друга. Потом опять разошлись и стали в позицию.
