Эди-бэби боится девочки атамана, он не хочет ее провожать. Кроме того, он знает, что ему сегодня обязательно нужно увидеть Светку и объясниться с ней, иначе, оставшись один, он опять будет думать только о ней, опять заболит располосованное сердце или что там у него болит внутри. Душа? Медицина утверждает, что души у человека не существует, что же тогда у него болит?
— Я не могу, у меня свидание, — выдавливает он из себя. И прибавляет: — Деловое.
— Занятой ты человек, поэт, — говорит Тузик голосом, в котором можно услышать даже и угрозу. Вообще Эди начинает понимать, что Тузик не так прост, как ему показалось вначале. Во всяком случае, искусством повелевать своими подданными он владеет прекрасно. Все, что он говорит, как бы имеет двойной смысл, в одно и то же время таит и угрозу, и поощрение, заставляет нервничать и недоумевать.
— Жорка! Владимир Ильич! — кричит Тузик. — Проводите ее!
Про Владимира Ильича Эди слышал. Лысый чуть ли не с пятнадцати лет, этот тюренский парень, говорят, похож на молодого Ленина, потому его так и прозвали. Впрочем, сейчас, в темноте, Эди не имеет возможности хорошо его разглядеть, к тому же на голове Владимира Ильича белая кепка, глубоко натянутая на глаза.
— Пока, поэт! — прощается Коха и неожиданно целует его в губы. Эди даже не успевает понять, что произошло, а девочка атамана уже отлепилась от него и уходит в сопровождении двух ребят.
— Я же говорю, что ты ей нравишься, — ухмыляется Тузик.
— А теперь выпьем! — кричит Тузик. — Саня! Сыграй нам про Лелю!
К своему удивлению, Эди-бэби вдруг обнаруживает, что чуть ближе к ограде, там темнее, сидит среди других ребят его одноклассник — Сашка Тищенко с гитарой.
Хриплым и совсем не школьным голосом Сашка запевает:
Леля комсомолкою была. Да-да!
(и ребята подтягивают дружно: «Да-да!»)
Шайку блатышей она имела. Да-да!
Только вечер наступает,
Леля в городе шагает,
А за нею шайка блатышей. Да-да!
Эди-бэби знает эту песню прекрасно, и она его всегда смущает. В песне шпана ебет Лелю «хором», только непонятно, дает ли им Леля сама или шпана всякий раз насилует ее. По песне получается, что будто бы насилует. Тогда почему «шайку блатышей она имела»?
…Юбка порвана до пупа,
Из пизды торчит залупа,
И смеется Гришка-атаман!
В этом месте песни Саня останавливается, и Тузик вдруг пьяно смеется… Пока Тузик смеется, Саня аккомпанирует ему на гитаре. Когда Тузик перестает смеяться, Саня поет дальше. Действие в песне развивается — Лелю долго ебут «хором», как Мушку… В момент, когда шпана ебет Лелю, появляется «старый хрен» и тоже пробует стать в очередь. А шпана ему говорит:
— Старый хрен, куда ты прешься?
Что ты дома не ебешься?
Иль тебе старуха не дает?! Да-да!..
На замечание шпаны о старухе «старый хрен» браво отвечает следующее (Саня исполняет арию старого хрена гнусавым голосочком):
— Граждане, какое ваше дело?
Может, мне старуха надоела?
Старый хрен перекрестился
И на Лелю повалился,
И пошла работа полным ходом. Да-да!
«Да-да!» — грозно подхватывает банда, размахивая бутылками…
27
Час спустя банда, обросшая еще множеством ребят, валит по Ворошиловскому проспекту. Тюренцы возвращаются домой от «Победы». Тузик уже жутко пьян. Он идет, опираясь на Дымка и Эди-бэби, и время от времени вдруг орет: «Неужели я никого не убью сегодня!» И тяжело зависает на двух малолетках. Знаменитый штык его у него под белой рубахой и пиджаком, за поясом. «Как он не наколется на штык брюхом? — поражается Эди. — Привычка, наверное».
Эди тоже пьян, хотя, конечно, и не так, как Тузик. Он давно бы мог уйти от банды, но неизвестно зачем, наверное из тщеславия, идет, поддерживая атамана, во главе тюренской шпаны вдоль трамвайной линии по Ворошиловскому проспекту, мимо наглухо скрытых заборами одноэтажных и даже двухэтажных частных домов. Люди на Ворошиловском проспекте живут обеспеченные — отовсюду рычат и воют на своих цепях овчарки «кабыздохи» — как их называют тюренцы, производное от выражения «кабы сдох» — если б умер, чтоб ты умер.
— Ну, неужели я никого не убью сегодня! — орет опять Тузик, сжимая своих малолеток за шеи. Рубаха у него вылезла из штанов и торчит из-под пиджака. Вид у него безумно-зловещий. Не хотел бы Эди встретиться с ним как с врагом.
Заслышав впереди гул, и грохот, и шум, создаваемый бандой (некоторые парни от избытка молодецкой силы отрывают от заборов доски, швыряют булыжники в кабыздохов или в легкомысленно не закрытые ставнями окна), случайные прохожие, очевидно, прячутся, спешно сворачивают, может быть, в ведущие прочь с Ворошиловского проспекта маленькие переулки. Во всяком случае, пока ребята еще никого не встретили.
— Туз! Туз! — подбегает к Тузику цыган Коля. — Там фраер с двумя девками стоит. На хуя ему две, а, Туз? Пусть отдаст нам одну!
— Пусть отдаст, да, — пьяно соглашается Тузик. — Дымок! — орет он, хотя сам опирается на Дымка. — Дымок, пойди, вежливо попроси фраера, пусть отдаст нам одну.
Дымок выскальзывает из-под руки атамана и убегает с Колей-цыганом.
Коля-цыган был долгое время врагом Эди-бэби. Несколько лет тому назад, летом, когда Эди купался в тюренском пруду, Коля-цыган забрал у Эди новую синюю майку, взял поносить, да так и не отдал. Тогда Эди, хоть и не был уже примерным мальчиком, но все же побоялся востребовать майку. Теперь Коля-цыган ведет себя как лучший друг Эди-бэби. Не всякому атаман доверит себя, не с каждым пойдет в обнимку. Несмотря на пьяное беспокойство интуитивного Эди, он признается сам себе, что ему приятно играть роль друга атамана, его кореша, и идти вместе с ним во главе сотни головорезов, по крайней мере половина из которых готова за него в огонь и в воду. Эди оглядывается. Вооруженная чем попало, валит банда… «Ну и сила!» — восхищенно думает Эди.
В этот момент Тузик дергается вперед и едва не опрокидывается вместе с Эди…
Впереди, у ворот одного из домов, Дымок и Коля-цыган разговаривают с мужиком и двумя девушками. Без крика. Тихо.
— Неужели я никого не убью сегодня! — намеренно громко стонет Тузик, и они подходят к группе.
— Не хочет он, Туз, отдавать одну нам. Говорит, ему обе нужны. Одна, говорит он, его сестра… — ласково сообщает Тузику Коля-цыган и тотчас комментирует почти равнодушно: — Врет, конечно.
Тузик освобождается от помощи Эди-бэби и как бы становится трезвее.
— Не хочешь? — спрашивает он мужика.
Мужик молчит.
Теперь, подойдя вслед за Тузиком к группе, Эди наконец получает возможность рассмотреть и девушек, и мужика. Мужик здоровенный, потому он и не спрятался, как все нормальные прохожие, в переулок, понадеялся на свою силу. Здоровенный и взрослый. Мужику лет тридцать, и, по одежде судя, он явно приехал из центра города. На нем короткое драповое пальто бежевого цвета, он без шапки, черноволосый. Стоит, хлопает глазами, в то время как их окружает все гуще и гуще подходящая постепенно шпана.
