Ходили странные слухи о разработке и даже существовании фантастического оружия массового поражения. Как всегда, они распространялись людьми, получившими «информацию из достоверных источников», проверить которую не представлялось возможным. На тот момент я был занят другими делами, но, по крайней мере, знал, что речь не идет о химическом оружии, — к счастью, оно не использовалось противником в этом жестоком, безумном мировом конфликте.
Говорили якобы о противовоздушном снаряде, который, изрываясь среди эскадрильи вражеских бомбардировщиков, вызывал возникновение на большой площади так называемого абсолютного нуля температуры, равной -273 °C, который, конечно же, оказывал разрушительное воздействие на самолеты. Однако чаще всего говорилось о другом оружии, в действии которого используется радиоактивность.
Я не специалист по ядерной физике, но мне было известно, что возможно создание бомбы, использующей эффект освобождения атомной энергии урана. Мое внимание привлек авиационный рейд неприятеля, проведенный в начале 1943 года против фабрики, производящей тяжелую воду в Норвегии, — ее бомбардировали и следующей осенью. Кроме того, был потоплен один из наших кораблей, транспортировавший тяжелую воду.
Когда я прибыл в ставку, мне сказали, что Гитлер, несмотря на подкосившую его тяжелую болезнь, хочет немедленно со мной побеседовать. У меня сложилось впечатление, что он очень изменился и исхудал, но мысли его как всегда были точны. Вероятно, я являюсь одним из немногочисленных, если не единственным собеседником Гитлера, которого он принял, находясь в кровати. Он извинился за такой прием, после чего приказал мне сесть и быстро изложил основные стратегические и тактические цели наступления в Арденнах, а также свою концепцию.
Я видел перед собой человека, которому не нужно было создавать видимость и блеск, показывая свою личность. Он говорил немного охрипшим, но тихим и спокойным голосом, и от него исходила необыкновенная сила убеждения. Он был уверен, что, несмотря на предательство и ошибки, немецкие войска одержат победу. Наступление будет успешным, и к тому же «оружие, возникшее благодаря современной, действительно революционной технике, полностью захватит неприятеля врасплох».
Соединив слова Гитлера с тем, что я знал о Норвегии, и с выступлениями доктора Геббельса, спонтанно и, конечно же, без вопросов я высказался о слухах на тему искусственной радиоактивности и о ее возможном использовании. Гитлер вонзил в меня горящий, лихорадочный взгляд и ответил:
— Известно ли вам, Скорцени, что если использовать энергию, освобожденную при расщеплении атома и радиоактивности в военных целях, то это означало бы конец планеты?
— Результаты могли бы быть страшными…
— Несомненно были бы! Предположим, что радиоактивность можно контролировать и использовать в качестве оружия. Последствия также были бы катастрофическими. Когда у меня был доктор Тодт, я прочитал, что одна бомба, радиоактивность которой в принципе контролируема, может освободить энергию, сравнимую с энергией больших метеоритов, упавших в Аризоне и в Сибири у озера Байкал. Это значит, что жизнь во всех ее проявлениях, не только люди, но также звери и растения, будут уничтожены в радиусе сорока километров. Это был бы Апокалипсис. А, кроме того, возможно ли сохранить это в секрете? Невозможно! Нет! Ни один народ, ни одна группа цивилизованных людей сознательно не возьмет на себя такой ответственности. Ведь после атомных ударов и контрударов человечество может само себя уничтожить. Разве что племена, живущие в верховьях Амазонки и джунглях Суматры, имеют какой-то шанс выжить.
Эти замечания, сказанные мимоходом, Гитлер произнес в течение нескольких минут. Но эти слова я четко вспомнил в августе 1945 года, в начале моего тюремного заключения, когда стало известно об атомных бомбах, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки. Это акция не имела смысла, потому что император Японии уже спрашивал американцев об их условиях заключения мирного договора.
В плену американские офицеры всех чинов непрерывно допрашивали меня об одном и том же: «Как вы вывезли Гитлера в конце апреля и куда его доставили?»
До сих пор помню испуганное лицо американского офицера, которому я ответил, утомленный вопросами подобного рода: «Адольф Гитлер мертв, но он был прав, говоря, что вы и я будем спасшимися людьми с Амазонки».
Американец наверное подумал, что он напал на след или же что усталость помутила мое сознание, так как он приказал принести мне чашечку кофе.
Маргарет Гоуин сообщает в интересной работе «Britain and Atomic Energy»[144](1964), являющейся официальной хроникой британской Организации атомных исследований с 1939–1945 годов, что среди создателей бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, оказались беженцы из Германии: Пейерлс, Фриш, Ротблат и другие, а также Клаус Фухс, который позже был осужден за выдачу атомных секретов русским.
Госпожа Гоуин пишет, что с 1941 года английские специалисты, исследующие атом, благодаря сотрудничеству с Intelligence Service, «систематически следили за деятельностью великих немецких ученых». «Такие наблюдения, — доказывает автор, — могли принести пользу, так как среди ученых, работающих в Англии, было много беженцев из Германии».
Ведущие американские ученые Якоп Роберт Оппенгеймер и Лео Шилард получили образование в Германии (университет в Геттингене).
Полностью соглашаясь с Маргарет Гоуин, позволю себе заметить, что значительная часть атомной бомбы была создана по переписке. Нам известно, что «корреспондентов» было достаточно.[145]
В июле 1945 года в Потсдаме Уинстон Черчилль уведомил Сталина об использовании атомной бомбы в Хиросиме. В своих мемуарах британский премьер подчеркивает, что советский диктатор принял это известие безразлично, и дополняет: «Бесспорно, он не отдавал себе отчета в важности того, что ему было только что сообщено». А вот и неправда. Благодаря Фухсу, Сталин знал об атомной бомбе столько же, сколько Черчилль, если не больше.
Думаю, позиция Гитлера была продиктована, прежде всего, своего рода инстинктом самосохранения человеческой натуры, которая не хочет уничтожить сама себя. Он находился под влиянием лауреата Нобелевской премии, славного физика Филиппа фон Ленарда, с которым поддерживал дружеские отношения. Нам известно, что Ленард очень рано проявил симпатию к национал-социалистскому движению и по этой причине имел даже «неприятности» перед самой смертью в 1947 году.
Ленард считал радиоактивность, пробужденную на нашей планете с целью уничтожения, самым большим безумием человека и настоящим самоубийством человечества. Задолго до того, как подобное мнение высказал Оппенгеймер, он считал славу Альберта Эйнштейна, известного ему по институту кайзера Вильгельма, очень спорной.[146]
