Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
«Да как же с этим жить? Дашка сгорит заживо... А как же Макута, а все остальные, и не только разбойники, а те, кто живет в горных селах и аулах? За что? Надо немедленно что-то делать!»
Она выглянула из-за камня, в лагере уже гасили костры и керосинки. Еще немножко – и все уснут, уснут последним сном.
– Енох, милый! Я никуда отсюда не пойду и тебя не пущу. Ты не знаешь окрестных гор, не веришь в древних духов, их стерегущих. Ты просто не дойдешь, заплутаешь, собьешься с тропы, угодишь в пропасть или, того хуже, к ханьцам в лапы, а это будет пострашнее, чем помереть здесь от бомбы...
Еноха трясло мелкой дрожью.
– У меня есть компас, карта, оружие и Юнькин жеребец, отпустим поводья, он сам нас куда надо приведет.
– Эх ты, городская голова! – забыв прошлую обиду, вздохнула девушка. – Взрослый, а деревенских знаний кот наплакал. Не пойдет конь без хозяина никуда. Ты на него сядь, попробуй! Домой, к маменьке, лошадь только тогда сама потянется, когда почует правильную дорогу. А где ты ее, правильную, ночью, да что ночью, даже днем, в этих горах найдешь? Выбрось глупую затею из головы! Но не это главное, надо что-то придумать, чтобы людей спасти! Ты же умный у меня, пойдем к Макуте, посоветуемся, что-нибудь и придумаем...
– Да наверняка твой Макута со своими подручными и тем лазутчиком давно деру дали! – со злостью отмахнулся Енох. – Если б они что-то собирались предпринять, давно бы уже народ подняли, а так посмотри: кругом тишина и благодать, как на кладбище.
Тишина действительно была безмятежной. Над головами тихо мигали крупные горные звезды. Казалось, все вокруг вечно и блаженно в этом подлунном мире, и нет нигде ни слез, ни горя, ни смерти. Наверное, когда-то так и было, пока не появился под этим вечным небом человек. Ну почему, Господи, у Тебя эти горы, ручьи, цветы и птицы получились лучше и совершеннее, чем венец творения? Ответь, Господи! Но немы уста Бога, и только два божьх подобия с колотящимися от неизвестности и страха сердцами сиротливо прятались за камнем на берегу горного и пока еще безымянного ручья. Там, намного ниже, слившись с десятком своих братьев и сестер и вобрав в себя их силу, он глухо забурлит на перекатах нелюдимым и великим именем Чулым. Чем-то вечным, как это небо и горы, веяло от этого слова, далеко в веках потерялся его истинный смысл. Миллионы людей со своими богами и безбожием приходили на его берега, чтобы убивать друг друга, рожать детей, смеяться, петь свои песни и снова убивать! Зачем и почему? Молчало небо, наивно, как миллионы глаз, мигали звезды, еле слышно журчал еще бессильный Чулым, а незримая пропасть, как рваная трещина, уже разделила еще недавно любящие сердца.
– Ну как знаешь! Убеждать тебя у меня нет времени.
Еноха трясло все сильнее. Чувствовалось, что он на грани нервного срыва, Маше опять стало немного страшно, и она слегка отстранилась от буквально на глазах меняющегося в лице возлюбленного.
– То, что ты несешь – чистой воды безумие! – в бешенстве выкрикнул он. – Я просто удивляюсь, откуда это в тебе! Ты же дворянка! Кого ты собираешься спасать? Этот сброд, этих ничтожеств, которые, как покорная скотина, раз в четыре года плетутся на приемные пункты избирать готовых в любую минуту ими поступиться Преемничков? Да покажи ты им портреты всех восьми, никто из них и не узнает, кто который. Быдло оно и есть быдло, ясно тебе? И страна эта проклята, проклята! Может, с ней действительно так и надо, бомбу на голову и конец! Я предлагаю тебе в по-след-ний раз! – Енох судорожно сглотнул слюну. – Пошли со мной, силой тебя вести я не собираюсь, да и на черта мне такая жена, которая упирается, как ослица, и готова предать любимого, променять его и свою жизнь на милосердие к каким-то бандитам и подонкам!!! Пошли!
Маша сжалась в комок, безудержные рыдания, нелепые и бессильные, словно мычание теленка, гасли в бормотании близкой воды. Теперь ей стало по-настоящему страшно.
– Пошли, я сказал! – истерично взвизгнул Енох и больно дернул ее за руку. – Да ты просто дура! Ведь я же тебя здесь все равно не оставлю! – Он злобно оскалился и еще больнее сжал Машину руку. – Ты ведь очертя голову побежишь к своим портяночникам все рассказывать, евразийка поганая! Как я сразу не додумался, что ты с твоей теткой из этой безумной породы! – Совсем рядом с Машей, в темноте, топталось и подпрыгивало на месте совершенно незнакомое ей злобное существо, выплескивая на бедную, доверившуюся ему девушку потоки скверны. – Хочешь быть героиней, мученицей, спасительницей?! Нет уж, гадина! Никому ты не достанешься! Я у тебя первый был, я и последний! Слышишь, сука, слышишь?! – и тяжелая рука с зажатым в ней камнем опустилась на ее голову. – Лю-блю! Лю-блю! – утробно, по-звериному хрипел Енох, нанося все новые удары.
Наконец камень, не найдя головы жертвы на привычном месте, громко ударился о скалу и высек маленькие красноватые искорки.
Он отбросил камень в сторону и прислушался. Вокруг все так же мирно стрекотала луговая мелочь да перекатывалась вода. В груди лихорадочно колотилось сердце.
Маша не дышала, он нашарил в темноте ее руку и попытался нащупать на запьстье бьющуюся жилку жизни. Рука была еще теплой, но пульс не прощупывался. Поразительно, он даже не испугался, все произошло как-то слишком быстро, само собой. Он и не думал ее убивать, да и как убить, когда он ее любил, любил! Но когда вдруг как-то дико, по-звериному он осознал, что она с ним никуда не пойдет, что-то лязгнуло у него внутри, какой-то невидимый засовчик, отворилась потайная дверца, и оттуда вылезло незнакомое дикое существо, которое завладело им, принялось управлять и командовать. Она не будет ему принадлежать. Еноху представилось, как это красивое юное тело сладострастно изгибается в грязных лапах какого-нибудь холопа. Она улыбается такой милой знакомой улыбкой... кому-то другому, совсем не ему. Увесистый камень сам собой лег в руку. А дальше словно черная молния сверкнула в голове.
И вот все, все кончено, он спокоен, только по-дурацки колотится сердце, да слезы обиды и жалости к себе душат его. Впервые в жизни ему так не повезло.
Вымыв в ручье руки и ополоснув лицо, Енох Минович осторожно двинулся в свое, как ему казалось, вполне предсказуемое будущее.
29.
Минула ночь, полная бессонницы и ожиданий. Допотопный комендант благоухающим самоваром возвестил о приходе нового дня. Отчаевничали. Генерал с головой ушел в последние приготовления к войне. Костоломский нервничал. А как тут не нервничать, когда Гопс уже в третий раз не вышла на связь. Молчал и передатчик старшего группы, которую снарядили ей в помощь. Команда со спецконтейнерами дожидалась в условленном месте, тоже нервничала и посылала короткие сообщения. Драгоценное время уходило, дело гусударственной важности оказалось на грани срыва, да и оставаться в этой чулымской дыре становилось все опаснее. После стычки с Воробейчиковым, нелепой, надо сказать, стычки, главный опричник державы чувствовал себя не в своей тарелке, да и как могла себя чувствовать ядовитая змея в армейском муравейнике?
Так уж устроена властная реальность, что всесилию руководителей державы, которым, кажется, повинуются даже звезды, всегда сопутствует страх перед подданными. Властелин обречен бояться своего народа, и возможно, от этого страха и заводятся в его душе неведомые науке бациллы, обращающие недавно сильного и волевого мужика в капризное жалкое существо. И что поразительно – страх этот заразен, он незаметно передается от чина к чину, от стола к столу, от министерства к министерству, от губернии к губернии, и так до самого что ни на есть властного низа. Получается, что пуще всего власть боится не внешних врагов, а собственного народа. Но если страх разъедает душу, о каких любви и уважении может идти речь? Так и живут власть и подданные, одна – боясь и ненавидя, другие – презирая и своевольничая. Вы когда-нибудь слышали, чтобы народ хвалил власть, не по разнарядке, не со страха, а от чистого сердца? Не слышал такого и Костоломский. Он сидел, насупившись, на комендантской веранде и тупо, невидяще смотрел на последние приготовления гарнизона, готовившегося к ведению боевых действий в окрестных горах.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
