Дядя молчал. Он думал. Думал так напряженно, так сосредоточенно и так забыв обо всем, кроме неведомых своих мыслей, что… Задрапированные искристо-дымчатым шелком плечи почти незаметно для глаз обмякли; выполированные щеки занавесились прозрачным намеком на тени от скул; поперек лба словно бы три-четыре блондинистых дядюшкиных волоска налипло… А возможно, всему виною был свет – вернее, его скудость… Снегопад там, снаружи все крепчал да густел, и густел сумрак в лимузинном нутре, и монотонное падение разлапистых хлопьев зализывало лицо макрохардовского функционера скользящим монотонным падением грязно-серых теней… Так, иначе ли, но Виталию, искоса поглядывающему на родственника, не узналось, конечно же, но осозналось по-настоящему только теперь: человек этот без малого вдвое старше собственной внешности.
Бог знает, сколько минут пошло на жвачку вялой неприятной молчанке.
Первым не выдержал Белоножко:
– Давайте начистоту. Провокация ваша с распиской не удалась. С интеллектатором вы тоже хлопанулись по полной: оттуда, где он сейчас, вам его не…
– О, господи! – устало-раздраженно простонал образец менеджера, безотрывно глядясь в залепленное талой жижей лобовое окно. – Сейчас ты мне начнешь рассказывать, что спрятал интересующий нас предмет в архиразнадежнейшее место, и что если что-нибудь случится с тобой… Именно с тобой – при не вполне легальном способе жизни твоих свежеупокоенных дружков отслеживать их судьбу хранителям очень не с руки… Так вот, если с тобой, индикатором, хоть что-нибудь – хранители-отслеживатели в момент выдадут интеллектатор Интерполу, раззвонят обо всем масс-медионщикам, вывалят в глобсеть охапищу сенсационных разоблачений… – Он оторвался от любования заоконьем, насмешливо-презрительно глянул на племянника. – А я могу тебе рассказать, что интеллектатор сдан лично тобою в отделение «Космотрансбанка» в порту прибытия. В сейф с замком-идентификатором личности-внешности – вы, дураки, говорили об этом в стратолайнере, по пути сюда… Ты знаешь… – Крестный дядя вывернулся на сидении, упер в родственника гадливый прищур. – Ты слыхал о дактилоконтакторах? А о линзах с псевдосетчаткой? Про пластомаску вообще молчу – в любом джокермаркете штабелями… Хоть президента, хоть Гарольда Стейна… Или Виталия Белоножко – нашей соответствующей лаборатории на полчаса работы. А потом Виталий Белоножко придет в банк, изымет хранимое, а ты и знать не будешь…
– Про всё про это я слыхал, – положительного человека старосту самого удивила (и даже напугала) невозмутимость, с которой он выдержал дядин уничижительный взгляд. – А только Космобанк – заведение из серьезнейших, они там про все тоже слыхали. И уж если чего гарантируют – значит, на всякие такие выдумки имеют кой-чего за душой.
– Увидим, – буркнул макрохардовец, отворачиваясь.
Некоторое время Белоножко молча грыз губы. Потом сказал просительно:
– Давайте не будем взаимно испытывать судьбу, а? Пока вы не попытаетесь меня… это… я вам не опасен. Я ж понимаю: как только начну звенеть, то есть сверчать, так вы меня сразу… это. А если вы меня… тогда всё всплывет. По-моему, взаимно приемлемая ситуация. Нет?
– Нет, – дядя больше на племянника не смотрел, дядя чего-то там наяривал на лимузиновом пульте. – Это, не это… Молись, чтоб мы не сумели изъять интелектатор. А попробуешь хоть на вот столько распустить свой наглый язык – мы тебя действительно ЭТО. Моментально. Не взирая ни на какие последствия. Понял?
– Понял, – неожиданно осклабился Виталий. – Я то понял, что уж после таких-то слов вам запись нашего разговора точно опасней, чем мне.
А дядя сказал:
– Пошел вон.
Староста Белоножко покладисто вылез из машины, под валящую с небес промозглую слякоть. Не успела еще задвинуться выпустившая его дверь, как лимузин в нарушение всех мыслимых правил транспортного движения подпрыгнул и по широкой дуге ушел в исходящие снегопадом низкие кудлатые тучи.
* * *
«…нечто гораздо большее, чем очередной акт вандализма со стороны одиночки или даже целой группы хакеров. Скорость распостранения нового компьютерного паразита, его загадочность, неуловимость и неуязвимость, а также принадлежность локальных сетей, на которые был направлен первый удар – все говорит за то, что…»
Воцарившаяся на площадном демонстраторе ООРовская пресс-аташе по вопросам Глобальной Сети была хороша. Она без запинки, явно гордясь своей ловкостью выговаривала «глоблокальнооперинформсеть», «квазиавтореставрирующийся суперкороткий сверхмакролонгольлер», «дефенсдезинфекцакция»; итожащее чуть ли не каждый смысловой отрывок похоронное «абсолютная несостоятельность существующих защитных средств» у кого другого смахивало бы на шипние недодавленной гадюки, а у хорошенькой прессовички звучало, как песня… Единственно, что раздражало, так это открытое вечернее платье. Декольте, глубиной способное тягаться с Марианскою впадиной, на удивление хорошо виделось сквозь снежную кутерьму и провоцировало мучительное недоумение: когда же эта миленькая говорунья обессилеет, наконец, корчить из себя йогиню какую-то, обхватит руками голые свои плечи и примется громко да внятно стучать зубами?!
– А как ты смотришь на маленько подсобить изнемогшему соратнику и другу? – Леночка скосилась на Матвея, увидела куда и как тот смотрит в действительности и фыркнула: – Ну конечно, мужику только покажи голое вымя, и валяй, меси языком любую хлопню – всё зачавкает. Интересно, что ты там видишь? Блевотина эта небесная, две силовые ширмы… И вымя-то, между прочим… будто она его уже третья донашивает… Можно подумать, тебе здесь ничего лучшего нету для посмотреть!
– Я не смотрю, – сказал Молчанов. – Я слушаю.
– Тогда слушай крутя. – Халэпа ткнула подельнику фруктовый ножик, который с переменным успехом пыталась использовать в качестве отвертки. – Сам пришпандоривал, сам теперь и валяй. Только аккуратненько, слышишь?! А я… «Тогда считать мы стали раны»…
Матвей вздохнул и занялся. Слушать при этом – увы! – не удавалось: очень уж трудоемким и сложным оказалось отколупывание современного компьютерного дистанц-коннектора от рухляди, узлы коей скреплены (анекдот!) на болтах… как бишь это… а, клеммы. Да еще не дай бог, отсоединяючи, подпортить долбаного уродца. «Аккуратненько»… Как же, антиквариат. Век семнадцатый. Или даже шестнадцатый.
– Слышь, подруга! Может, ну его, этого динозавра от звукопередачи? Я всё-таки не реставратор. Да еще без путного инструмента… Не будь жлобихой, давай выкинем.
– Я те выкину! Знаешь, сколько это стоит?! Не знаешь… А я знаю. И знаю, куда можно выгодно пристроить… Ну вот, так и знала! – это она обнаружила-таки «рану» (едва различимую царапинку на художественно оформленном ногте). Обнаружила, и едва не расвсхлипывалась.
– Ну, пристраив-в-в-вай! – ножик, соскользнув, воткнулся Матвею в палец, и неудалый крутильщик инстинктивно сунул проколотое в рот (что внятности речи, естественно, не способствовало). – А рафкруфыфать нафыфа… тьху! Раскручивать-то на шишА?! Прямо бы так и…
– А ты представь: пытаешься втюхать знатокам… я знаю… ну, например, шлем этого… Македонского… а на нём – портик для подключения генератора силового поля. Куда тебя с таким шлемом пошлют? Что? Ага, именно – если не дальше. И всё равно пока делать нечего. Интерполовцы ещё только часа через два-три заявятся (я специально им так назначила, чтоб до поры под ногами не сновигали). Что ж, скучать пока? Вон ты как на ту клизму визионную таращился… Если тебя ничем не занять, воспользуешься уединенностью-интимностью, приставать начнешь… Нет?
