— Не вынимайте из раны меча. Мы сделаем это дома, когда мать будет обмывать тело.
Никто не возразил. Да и с какой стати спорить с командиром?
Мать… Я в первый раз за эти минуты подумал о ней. Как она переживет смерть старшей дочери — своей любимицы, своей главной опоры? И переживет ли?.. Боже мой! Что я наделал?!
Но некогда было предаваться чувствам. В Блямбе по-прежнему шло сражение, и я должен был руководить войсками. Я осторожно опустил сестру на скользкий от крови пол. Поднялся с колен, взял у кого-то из алтайцев кривую саблю и потребовал доклад о ходе боя и положении в Каменске.
Подошел Ефим Копелев, который возглавлял лучников, доложил ситуацию. «Вольники» продолжают удерживать четыре верхних этажа и сдаваться не намерены, несмотря на большие потери и обреченность положения. К Триумфальной площади с разных концов города подтягиваются правительственные части. Но что они собираются делать? Если бы хотели помочь «вольникам», давно бы вступили в бой. Значит, как я и предполагал, они ударят по победителям. То бишь по нам. Если я не придумаю что-нибудь такое, от чего голова у всех пойдет кругом.
Так или иначе, нужно заканчивать бой и выходить из города, пока кольцо окружения не сомкнулось, а войска не получили приказ атаковать. Рассчитывать на вечный нейтралитет властей не приходится.
Когда штурмующие поднялись еще на два этажа, потеряв до батальона убитыми и ранеными, наступательный порыв стал выдыхаться. Глупо переть напролом, если враг закрепился и пристрелял каждую сажень коридоров и лестниц.
Огонь смолк. Наступило затишье. Время по-прежнему работало на «вольников». Я послал к Воеводе парламентера с белым флагом и повторным предложением сдаться. Назар Шульгин отказался без объяснений. «Нет» — и все.
Бойцы, пользуясь случаем, решили перекусить. Сухим пайком, понятное дело. На той стороне ложки застучали о котелки — у противника была горячая пища.
— Эй, оглоеды! Давай меняться! — весело закричал кто-то из наших. — Мы вам — ящик шоколада, а вы нам — котел гречки. Годится?
— На кой ляд?! — ответили из-за баррикады, сложенной из физкультурных матов, дубовых дверей, письменных столов и книжных шкафов. — От каши ружо встает, а от чоколада падает.
— Ну вы и злыдни!
— Сами хороши! Город тряханули, а крупу не нашли! — Начиналась обычная для гражданской войны перебранка.
Я вызвал к себе командиров отрядов. Ординарцы прыснули по коридорам. Штаб мой временно разместился на четвертом этаже — в кабинете главного хранителя трофеев каменской рати. Он мало пострадал во время боя, и из затененных углов на меня мрачно глядели прекрасно выделанные чучела убитых чудовищ: малого дракона (старшие собратья сюда бы не влезли), ехидны, василиска и чхарура. Именно их живые сородичи больше всего выиграли от штурма Блямбы, чем бы он ни кончился.
Вдоль стен стояли стеллажи и стеклянные витрины с черепами, шкурами, кожей, когтями, клыками и хвостами всевозможной нечисти. С кем только не приходилось сталкиваться бойцам Гильдии за долгие века ее служения человечеству! Интересно, нет ли у чудовищ похожего музея с боевыми трофеями и высушенными головами и-чу?
Я с волнением ждал появления моих командиров, боялся, что кого-то недосчитаюсь. Один за другим они возникали в дверном проеме — перепачканные в штукатурке, забинтованные, пахнущие порохом и потом, с пятнами чужой крови на одежде.
Живы были все, кроме Кирилла Корина. Правда, у Пет-руся Голынко рука на перевязи, у Ефима Копелева бок забинтован, расплылось красное пятно. Я глядел на них, соображая, смогут ли командовать дальше, но так и не решился заговорить о лазарете. Пока есть силы тянуть лямку — пусть тянут.
Большинство офицеров были старше меня по годам, а некоторые — и по званию. Почему они безоговорочно приняли мое командование? До сих пор не пойму. Быть может, оказались не готовы к столь крутому повороту событий? Или нарушить субординацию не посмели да и выбрать меж собой не смогли? Я же — человек со стороны… Все вышло само собой: кто смел, тот и съел. А затем поздно было что-то менять.
— Выдохлись мы — слепому видно. Зазря людей теряем, — произнес я, когда пятерка расселась на стульях вокруг меня. — Что скажете, отцы-командиры?
— Мы их, конечно, всяко дожмем… — медленно заговорил Иван Раков — давний отцов ученик, помощник и друг. В деле мы с ним были впервые шестнадцать лет назад — истребляли голубое облако, плодившее в Кедрине бешеных собак. — Только и-чу жалко. Сердце болит. — Потер грудь, и сразу стало видно: действительно болит. — Своих режем. Неужто без крови никак? Правую руку бы отдал… — Замолк, опустил голову.
— Я пытался убить Воеводу — в надежде, что тогда они сдадутся. Не вышло, — сказал я, не дождавшись ничьих предложений. — И на переговоры Назар не идет.
— Гордыня великая — вот корень зла. Мы для Назара — жалкие выскочки, — подал голос Петрусь Голынко, самый старший из нас.
Ему было под пятьдесят. До начала событий он учил рукопашному бою кадетов губернской школы и-чу, которые в большинстве своем встали на сторону Воеводы и почти все полегли. Коренаст был Петрусь, широкоплеч, имел кирпичного прокала кожу, небесной голубизны глаза и белесые, словно выгоревшие на южном палящем солнце, ресницы и брови.
— У нас хватит взрывчатки, чтобы заминировать Блямбу. Мы потихоньку уйдем, оставив заслоны, которые будут шуметь, сколько надо. Потом дадим сигнал «Бегом марш!» — и через три минуты все взлетит на воздух, — предложил Анвар Саматов, командир сводного каменского отряда. Его родители пришли в Сибирь лет двадцать назад, спустившись с Памира. Сделав головокружительную карьеру в каменской рати, последний год Анвар командовал летучим отрядом. Подчинялся непосредственно Воеводе и, накопив множество обид, не так давно насмерть разругался с ним — сказалась горячая восточная кровь. И теперь он был с нами.
Замолчал Саматов. Стало тихо — будто у всех язык отнялся. Я откашлялся, прежде чем заговорить, — в горле пересохло. Да и слова я старался подобрать помягче, чтоб отличного бойца не обидеть. Хотя разве такого обидишь? Анвар на всю рать прославился своей жестокостью. Наверное, получает удовольствие, мучая чудовищ. А что будет, если в его власти окажутся люди?..
Анвар вынул из нагрудного кармана фигурную расческу, вырезанную из ключицы вервольфа, и как ни в чем не бывало принялся расчесывать спутанные черные кудри. Был он красив как черт и не одному десятку здешних красавиц вскружил голову, не одну семью разрушил — походя, быть может, даже сам того не заметив.
— Не пойдет, — сказал я наконец. Выронил тяжко, будто камень — в бездонный омут. Замолк: приготовленные было слова вдруг показались неуклюжими и жалкими, недостойными командира. Потом все ж таки добавил: — Своих взрывать не станем. К тому же Блямба — символ Гильдии в глазах мирян. Не пристало нам самим себя хоронить.
Анвар картинно развел руками — дескать, мое дело предложить, а там хоть трава не расти. Зато остальные вздохнули с облегчением. Однако он предложением своим поменял ход разговора, и мы перешли к выработке тактики.
