— На свете все возможно, Жасмин. Вполне вероятно, что это не чудеса.
На ее губах появилась слабая улыбка, а в глазах — надежда.
Увидев это, Камран произнес то, чего не осмеливался произнести раньше:
— Разве ты видела трупы своих детей?
— Я видела, как обрушился наш дом, я нашла косынку Сусанны!
— А если их там не было? Если они успели убежать?
— Я не велела им уходить.
— Тогда все было спокойно. Но когда началось землетрясение… Не думаю, что твой… — Камран помедлил, ему очень хотелось сказать «наш», но его стесняло присутствие Асета, — сын настолько глуп, чтобы ждать, пока на него и сестру упадет крыша!
Асмик вновь зарыдала.
— Если… если эта последняя, самая безумная надежда окажется бессмысленной, мне останется только умереть!
— Мне тоже, — просто произнес Камран.
Асмик повернулась к Асету:
— Что нам делать?
Мужчина не медлил ни минуты.
— Мы должны идти туда.
— Вы пойдете со мной? — спросила женщина.
Асет усмехнулся. Его обычно холодные глаза были полны тепла и света.
— Ты была с нами все это время, дочка, с чего бы вдруг мы должны бросить тебя?
Остаток дня Асмик провела в одиночестве. Ни с кем не разговаривала, сидела, обняв колени и положив на них подбородок. Она слушала убаюкивающий шелест травы и думала. А Камран смотрел на нее издали и представлял, как бьется ее сердце, — звук, перед которым для него затихали все шумы мира.
Он понимал, что Асмик думает о возможной ошибке, своей оплошности и вине, вновь вспоминает прошлое, в которое так боялась заглядывать и которым жила. А Камран размышлял о том, чего потребуют арабы в обмен на Тиграна, если он и впрямь находится в их руках.
Вечером Асет коротко объяснил людям, куда и для чего они поедут утром. Возражений не последовало. Многие из этих суровых мужчин сами потеряли семьи. Глядя им в глаза, Асмик понимала: возможно, они ждут, чтобы она рассказала им больше, чем они знали, поведала о своих чувствах. Но она молчала, потому что происходящее казалось ей нереальным. А еще потому, что все эти годы она принимала близко к сердцу только свое горе и думала лишь о себе.
Разумеется, окружающие считали иначе. Асмик перевязывала их раны, выслушивала их истории, а если на их глазах появлялись скупые слезы, могла утешить даже не словом, а взглядом. Вместе с ними она мужественно выносила недосыпание, усталость, холод зимних ночей. Она спешила на помощь тем, кто бедствовал, и если б Асет и другие мужчины узнали, что она делает это ради себя, они бы не стали ее осуждать.
— Все это время я думала о себе. Только о себе, — призналась Асмик Камрану, когда они шли к обрыву, и он ответил:
— Главное, чтобы ты думала о себе именно сейчас.
И вот она стояла на скале — залитая лучами восходящего солнца, напоминающая медное изваяние. Гигантский красный шар вынырнул из-за серых скал, и пятна бликов усыпали землю, словно лепестки роз.
— Спрячься за камнем. Посмотри, Тигран ли это, но ни в коем случае не подавай голоса, — прошептал Камран.
Асмик порывисто повернулась к нему; от ее трепетного, живого взгляда у него защемило сердце.
— А если он станет меня звать?!
— Даже в этом случае. Послушайся меня, Жасмин, — взволнованно произнес он и тихо добавил: — Хотя бы раз в жизни.
Они вместе отошли назад, отступили за камни. Вскоре арабы показались на противоположном краю обрыва. Один из них вытолкнул мальчика вперед, а второй наклонился к нему и что-то сказал.
— Мама! Мама, ты там? — Звонкий голос ребенка срывался. — Это я, Тигран!
У какой женщины хватит сил совладать с чувствами при виде собственного ребенка, которого она давно оплакала?!
Камран был начеку. Он вовремя схватил Асмик, не дал ей выбежать вперед, зажал рот, подавив готовый вырваться крик. Она изворачивалась и кусалась, но он был безжалостен и тверд. Остальные мужчины стояли в растерянности, не зная, стоит ли вмешиваться.
— Успокойся, Жасмин! Если ты сохранишь спокойствие, то скоро обнимешь своего сына.
Их взгляды встретились, и Асмик все поняла.
— Ты не можешь…
— Могу. Ты — мать Тиграна, ты ему нужна. А меня он даже не знает.
В его словах звучали сожаление, горечь и — величайшее облегчение. В глазах, будто солнце в темной заводи, плескались любовь и ласка.
— Я не переживу этого…
— Переживешь. С тобой будут дети. Я уверен, что твоя дочь тоже жива.
Он ненадолго задержал руки на ее плечах, после чего вышел вперед и крикнул:
— Чего вы хотите? Что вам нужно в обмен на мальчика?
Арабы о чем-то совещались, потом один из них ответил:
— Тебя, собака!
Камран облегченно вздохнул и закрыл глаза. Внезапно перед ним пронеслась вся его жизнь; это продолжалось всего несколько мгновений, мгновений простительной, горькой и одновременно сладкой слабости. Помедлив, он сказал:
— Я согласен! Где и когда мы встретимся?
Пока они договаривались, Асмик дрожала всем телом. По щекам женщины катились крупные, тяжелые слезы. Она больше не считала нужным скрывать ни свою слабость, ни свою любовь. Только было слишком поздно…
— Сколько ошибок, сколько всего ненужного в нашей жизни, — прошептала она, когда он вернулся.
— Безупречен только Бог, человек несовершенен. Вероятно, так было задумано с самого начала, потому в том нет нашей вины, — сказал Камран.
У них было мало времени, чтобы проститься. Остальные мужчины предупредительно отошли на расстояние, чтобы Асмик и Камран остались одни.
Она обхватила руками его лицо.
— Любимый, любимый! Прости, прости за все! Ты помогал мне избавиться от горя и вины, а я тебе ничем не помогла!
— Я рад, что ты исцелилась, Жасмин. Теперь я уверен в этом, как и в том, что ты будешь счастлива.
— Без тебя?!
— Ты должна.
— Нет! — Она замотала головой. — Нет! Ты был рядом, ты меня защищал, ты позволил мне играть в жестокие игры…
Камран улыбнулся.
— Ты выиграла, Жасмин.
— Я проиграла. Все это время я не видела тебя, твою душу, не ценила того, что бы было смыслом твоего существования!
— Это неважно. Тебе казалось, что Бог отнял у тебя детей, потому что ты предала своих соотечественников, свою семью. Теперь ты вновь принадлежишь своему народу, Бог возвращает тебе сына и дочь — ты прощена.
Асмик попыталась взять себя в руки.
— Мы постараемся тебя спасти.
