– Я хочу, чтобы ты достала записи государственного защитника из папки Кинделла. В качестве жеста доброй воли. Я знаю, что у тебя есть к ним доступ. Слишком тяжело ждать без…
– Я не могу нарушать правила. Подними этот вопрос на встрече, и мы проголосуем.
– Мы оба знаем, что Рейнер никогда на это не пойдет.
Она ни на секунду не сводила с него глаз; на какой-то момент ему показалось, что они смотрят прямо друг в друга. Он знал, что страдание делает его уязвимым, но ничего не мог поделать.
– Пожалуйста.
– Я посмотрю, что смогу сделать, но ничего не обещаю. – Протянув руку, она включила лампу возле кровати. – Иди сюда.
Тим подошел и сел на край кровати. Она обвила рукой его талию и тянула к себе до тех пор, пока его спина не коснулась резной спинки кровати. Потом подняла его руку и положила так, чтобы она ей не мешала. Довольная, она прижалась к нему, положив голову на грудь.
– Удобно? – спросил он.
Она положила руку ему на живот, и он был поражен тем, насколько хрупкое у нее запястье.
– Ты ее любишь, да?
– Очень.
– Я никогда никого не любила. Мой психоаналитик говорит, что это результат утраты. Ну, знаешь, моя мама. Мне было пятнадцать, самое начало полового созревания. Это все связано, смерть и секс. Страх интимности и все такое. Наверное, поэтому мне нравится быть с Рейнером. Он обо мне заботится и не особо затрагивает мои чувства.
– Как ее убили? Твою мать?
– Изнасилование и убийство в номере мотеля. Было очень много газетных статей и похотливых спекуляций. Я пришла домой из школы, а мой папа сидел на кухне и ждал меня. От его одежды пахло формалином – он был в морге у судмедэксперта. Я и сейчас чувствую этот запах… – Она содрогнулась.
Тим погладил ее волосы, и они оказались еще более гладкими и мягкими, чем он себе представлял.
– Он выглядел совершенно раздавленным, мой папа. Просто… поверженным.
– Что было дальше?
– Они поймали того парня через несколько недель. Присяжные – в основном бедняки из южных штатов и безработные – все были абсолютно некомпетентными. Они вынесли вердикт «невиновен». Доказательства были столь очевидны, что газеты напрямую говорили о подкупе. Но может, никакого подкупа и не было. Не дыра в законодательстве, а санкционированная коррупция. – Она издала глубокий горловой звук, выражая отвращение. – Говорят, что лучше освободить сто виновных, чем казнить одного невиновного. Сколько еще будет существовать эта глупая сентенция? Пока сто виновных не совершат еще сто убийств? Тысячу убийств?
– Нет. Это имеет смысл только тогда, когда этот один невиновный – ты.
Она едва заметно усмехнулась:
– Я знаю. Я это знаю – просто не всегда это чувствую. – Она прижалась лицом к его груди. Он продолжал слушать, поглаживая ее волосы. – Отец был торговцем недвижимостью, но служил в артиллерийской части в Корее, и несколько его бывших сослуживцев стали полицейскими. Однажды ночью отец и несколько его дружков скрутили того парня и прокатили его до склада в Анакостии. Я не знаю деталей, но мне известно, что когда его нашли, пришлось снимать отпечатки пальцев, чтобы идентифицировать труп, потому что от зубов ничего не осталось.
Тим вспомнил слова Рейнера о том, что убийца ее матери погиб в драке, и задался вопросом, знал ли тот правду. Это зависело от того, насколько близки были Рейнер и Аненберг.
– Я помню, как папа пришел в ту ночь домой и рассказал мне о том, что сделал. Он сел на край моей кровати и разбудил меня. От него пахло травой, суставы на кистях были разбиты, он дрожал. Он рассказал мне. А я ничего не почувствовала. До сих пор ничего не чувствую. – Ее голос теперь стал тише. – Может быть, я просто по-другому устроена. Или у меня нет этого гена совести. Может быть, когда я приду к вратам рая, меня туда не пустят.
Аненберг подняла к Тиму лицо. Сжала губы, собираясь с мужеством, чтобы что-то спросить. Ее голос задрожал, когда она наконец сказала:
– Ты останешься со мной, пока я не засну?
Он кивнул, и ее лицо расслабилось. Она снова к нему прижалась, и вскоре ее дыхание выровнялось. Он сидел, ощущая ее тепло у себя на груди, и гладил ее волосы. Через двадцать минут Тим осторожно встал с постели и выскользнул так тихо, что Бостон даже не поднял головы.
23
Когда Тим подъехал к дому, где жил Дюмон, было около семи утра. Тяжеловесный комплекс являл собой пример плохой архитектуры 70-х годов. Только что взошедшее солнце излучало бледный соломенный свет.
Когда Дюмон вызвал его по сотовому в такую рань, Тим удивился. Он удивился еще больше, когда Дюмон дал ему свой домашний адрес вместо того, чтобы назначить встречу на нейтральной территории. Если бы Тим не испытывал доверия к Дюмону, он бы решил, что его ждет засада.
Тим прошел по асфальтовой дорожке вдоль здания. Раздался свист: Дюмон ждал его за пыльной дверью подъезда. Они пожали друг другу руки, Дюмон улыбнулся дежурной улыбкой и отошел в сторону, пропуская Тима вперед.
Он занимал квартиру на первом этаже с одной спальней, пахнущей старым ковром. В книжном шкафу из ламината и на письменном столе лежали награды, почетные знаки и несколько пистолетов в коробках под стеклом. Дюмон величественно обвел рукой интерьер:
– Могу я предложить тебе что-нибудь выпить?
Тим рассмеялся:
– Спасибо, не надо.
Дюмон жестом указал Тиму на диван, потом опустился в пыльное коричневое кресло. Под глазами у него залегли глубокие тени.
Тим поднял руки и уронил обратно на колени:
– Итак?
– Вообще-то у меня не было особой причины звать тебя сюда. Я просто хотел тебя видеть. – Дюмон поднял платок и закашлялся, и Тим снова заметил на ткани бледные пятна крови.
– Ты в порядке? Хочешь, принесу воды?
Дюмон махнул рукой:
– Все в порядке. Я привык. – Он положил платок на колени. – Раньше, когда я был в первый раз женат, я по выходным работал на стройке. За эту работу не так уж много платили, но мы с женой тогда только поженились. Дополнительные деньги, понимаешь? Мне поручили раскачивать кувалду, сбивать штукатурку в этих старых домах в Чарльзтауне. Потолки… – Он снова закашлялся, и его палец задрожал в воздухе, указывая на потолок. – Асбест. Конечно, мы тогда этого не знали. – Его взгляд стал задумчивым. – Жаль, что я не знал тебя раньше. Роб и Митч – черт, эти двое мне как сыновья. Сыновья, которых посылаешь в мир, молясь Богу о том, чтобы они со всем справились. И они справлялись. Они были бы мне действительно хорошими сыновьями. Если бы не ты. Я мало тебя знаю, но полагаю, что ты был бы сыном, которому хочется передать что-то, если у тебя в жизни есть то, что стоит передать.
– Это серьезный комплимент.
– Да-да.
