сил германцев, как и нападения римлян. И, может быть, от его проницательности не ускользнуло то обстоятельство, что в среде германских народов, живших близ римской границы, теперь действительно возник антагонизм, от напряженности которого всецело зависел ход германской истории в последующие годы, а именно антагонизм между Арминием и Марбодом.
В Западной Германии, особенно у иствеонскпх племен, после Германика Арминий стал народным героем.
Уже тогда, вероятно, его подвиги вдохновляли германских певцов. Не существовало такой силы, которая могла бы устоять рядом с ним. Отец и братья уже покинули его. Теперь ему изменил последний близкий родственник, Ингвиолер. Он убежал к Марбоду. Здесь мы сталкиваемся впервые с влиянием антагонизма выдающихся личностей в германской истории.
Но, как и всегда, в этом случае оба национальные героя были только выразителями более глубоких контрастов. Различия культуры и духовной жизни давно уже вызвали раскол в среде великой западногерманской массы ингвеонов, иствеонов и герминонов-свевов. Римские полководцы не раз эксплуатировали естественную неприязнь ингвеонов, населявших побережье Северного моря, к южнее жившим иствеонам. А римские повествования совершенно ясно передают нам о различии между культурой рейнских иствеонов, отличавшихся более прочною оседлостью, более развитым земледелием и торговлей, с одной стороны, и той свево-германской культурой, которая еще характеризовалась кочевым скотоводством и военным строем с особыми органами для ежегодных хищнических набегов – с другой! Эти племенные и культурные различия, без сомнения, начали развиваться именно теперь, при Арминии и Марбоде; отдельные германские племена, в особенности сатты, подверглись влиянию более высокой культуры иствеонов и стали соединятья с ними; иствеонские племена на востоке в опустошительных набегах своих следовали, может быть, в свою очередь внушению древнесвевских племен.
Но контраст между группами этим, говоря вообще, отнюдь не устранялся. Обыкновенно он проявлялся в тысячах мелких пограничных стычек и опустошений, в похищении жен и в родовых распрях; теперь он нашел себе воплощение в лице двух национальных героев, около которых все теснее и замкнутее смыкались народности, как иствеонской, так и свевской группы.
Если Марбод на востоке, основал обширное государство, то и Арминий, на западе, был больше чем простым начальником во время мира и даже больше чем герцогом, общим командующим на войне. В течение многих лет, среди невзгод и бурь борьбы с Римом, его не покидало доверие племен. Можно ли было допустить, чтобы это сокровище, доставшееся ему дорогой ценой, было совершенно утеряно с наступлением мира? Кто мог поручиться, что в римской политике не произойдут новые перемены? Разве это доверие не могло сослужить службу могучего орудия для будущего? Таким образом, Арминий и Марбод отражают в себе также и политические контрасты исторического развития германцев: Марбод – представитель власти, отмеченной характером абсолютизма, не народный король, а «Великий Король», повелитель народов; Арминий – вождь свободных народных государств, великий по воле собратьев и в силу собственных заслуг, ставший тем, чем он был, не в силу самодержавного положения, а в силу свободного воодушевления народа.
Общие и личные контрасты выступили наружу, как только прекратилось объединявшее их давление Рима; в первый раз в исторические времена злополучный спор между значительными частями германского мира требовал решения оружием. И решение это произошло, вероятно, на территории гермундуров. На стороне Арминия стояли херуски и их ближайшие союзники, вооруженные своими длинными копьями, рядом с ними – семноны и лангобарды, жившие по среднему течению Эльбы свевские племена, пытавшиеся изменой Марбоду и борьбой с ним возвратить себе свободу и древнюю славу. На противоположной стороне Марбод расположил свои войска, выстроенные почти по-римски, и позади их первых боевых рядов стоял, как, вероятно, и у Арминия, резерв: таким образом, вожди соединили теперь германскую стремительность первой, все решающей атаки с предусмотрительной заботливостью римлян о резервах.
Исход битвы остался сомнительным; с обеих сторон разбито было правое крыло. Но нравственное превосходство защищаемого дела обеспечивало народам Арминия плоды победы. Народы Марбода поколебались в своей верности; король отступил на холм и, избегая всякой дальнейшей битвы в открытом поле, удалился, постепенно покидаемый своими дружинами, в Богемию.
Поражением Марбода великий антагонизм между северо-западом и юго-востоком германской наступательной линии был разрешен невыгодным для Рима образом. Но тут же внутри каждой из этих групп образовались новые деления, не менее богатые последствиями.
Королевство Марбода получило в походе против Арминия такой удар, от которого оно уже не могло оправиться; повсюду восставали революционные силы; самобытность отдельных племен громко заявила о себе и требовала мести за долгое порабощение. Марбод пожинал плоды неестественного абсолютизма и, видя, что власть ускользает из его рук, утратил проницательность и здравый смысл. Чувствуя себя совершенно изолированным, он обратился за помощью в Рим, к Тиберию. Но Тиберий стоил Марбода. С пышными изъявлениями соболезнования появился на Дунае по поручению императора Друз-младший, брат Германика; но втайне он раздувал восстание свевских народов. Катуальд – вероятно, изгнанный Марбодом благородный маркоман, – заручился помощью готов; с далекой окраины королевства двинулся он против Марбода и, опираясь на поддержку знатнейших маркоманских родов, без боя заставил его бежать. Всеми покинутому Марбоду оставалось одно прибежище – за римской границей. Гордо, не как беглец, а как король, обратился он к Тиберию, требуя гостеприимства. Он был принят: кто мог знать, для каких угроз можно будет злоупотреблять его именем? Но на этот раз Рим ошибся в своих расчетах. Сильный дух Марбода был сломлен; под старость король проводил свои годы в Равенне, месте ссылки Арминиевой супруги и ее злополучного сына; а римская историография могла поставить ему в упрек, что он не прекратил бесславное существование самоубийством, как сделали это некогда благородные послы сигамбров.
Роковым образом и в истории западногерманской, преимущественно иствеонской, культуры судьбы великой эпохи завершились концом, подобным тому, к которому пришел Марбод. Победой над последним Арминий достиг такой полноты власти, что блеск королевской мантии стал ему казаться единственным достойным ее внешним выражением. Так зародилось в нем стремление, на которое аристократические роды его племен должны были смотреть как на дерзость и которое непосредственно грозило им смертью и гибелью, в чем им могло служить наглядным примером прежнее обращение с ними Марбода. Сделана была попытка предупредить Арминия: вождь хаттов Адгандестрий просил в Риме об отравлении героя. Но для миролюбивого императора германские раздоры были важнее смерти Арминия, и просьба была отклонена, Тогда аристократические раздоры разрослись в племенную усобицу. Произошел ряд нерешительных битв, и Арминий был наконец умерщвлен своими собственными родственниками.
Он пал, если не при тех же обстоятельствах, то по той же причине, что и Марбод. Он пал, потому что пытался предвосхитить те результаты исторического развития, которые достигли у германцев полной зрелости только в III в. Великие римские войны заставили германцев сплотиться для дружного сопротивления. Со стороны
