насыпьте им перцу за шиворот!
Эх, если бы еще эти трусы помогли, мелькнула в голове Дивина шальная мысль, сейчас бы чертям тошно стало.
Вражеский бомбардировщик надвигался на него, стремительно увеличиваясь, закрывая штырек носового прицела. Григорий в мельчайших подробностях уже мог разглядеть бледное лицо фашистского пилота, который что-то кричал, широко раскрывая рот. Не иначе, звал «худых» на помощь, умолял спасти его от проклятого ивана. Хрена тебе лысого, сволота, получай!
Экспат с ожесточением надавил на гашетки и на крыльях его самолета расцвели огненные цветы, к «юнкерсу» потянулись разноцветные струйки, уперлись в размалеванный драконами и тиграми борт, нещадно раздирая его в клочья. Миг и немец густо задымил, заклевал носом и резко пошел на снижение.
— Влево! Влево, командир! — закричал в этот момент стрелок и Дивин потянул ручку управления, сразу же остро пожалев, что под ним сейчас не легкая «ласточка»-«як». Вот где фигуры высшего пилотажа крутить одно удовольствие.
Мимо пронеслись трассы чужих очередей. «Худой» с оглушительным ревом промчался сверху, едва не врезавшись в хвост штурмовика и Григорий успел заметить даже пару пробоин в его желтом брюхе и тянущийся за истребителем дымный след. Видать, не зевали наши стрелкачи, встретили мерзавца как подобает. Жаль, что не сбили, но и так неплохо.
Еще один «юнкерс» перевернулся на спину и, объятый дымом и пламенем, стал падать. Фрицы не выдержали и торопливо стали освобождаться от подвешенных под фюзеляжами бомб. Боевой порядок «лаптежников» окончательно сломался, превратился в безобразную кучу-малу, где каждый летчик стремился лишь убраться подальше от сумасшедших русских, вырваться из их огненных клещей.
— Не отставать, садитесь им на хвост! — закричал Дивин. Ни в коем случае нельзя было отрываться от «лапотников», чтобы не дать возможности «мессершмиттам» отыграться на дерзких противниках.
Группа «ильюшиных» рванула вдогонку, добавляя паники и неразберихи, расстреливая в упор обезумевших гитлеровских асов.
Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Вот и немцы, наконец, сумели все-таки оторваться от преследователей, и экспату пришлось в срочном порядке командовать «сбор», замыкая оборонительный круг и вытягивая его на восток, чтобы уйти на территорию, занятую своими войсками. Хорошо еще, что все шесть машин каким-то чудом уцелели в этой сшибке, хотя самолет Куприянова подозрительно кренился на правый бок, а в фюзеляже «ила» Валиева зияла здоровенная дыра.
«Мессершмитты» яростно набросились на группу советских штурмовиков, но дружный огонь шести стрелков и пулеметно-пушечные очереди пилотов заставляли их открывать огонь издалека и потому урон от него получался минимальным.
И тут произошло неожиданное: из мотора «ила» Челидзе вдруг полыхнуло пламя. Экспат не смог понять, кто именно нанес роковой удар — все мысли были заняты тем, как помочь товарищу, что ему подсказать, чтобы спастись.
— Маневрируй, Реваз! Слышишь? Маневрируй, сбивай огонь! И тяни, тяни на восток, дружище, линия фронта уже близко!
— Не вижу... ничего не вижу...
Слабый, едва слышный голос Челидзе полоснул по сердцу острой болью. Что с ведомым? Ранен?
«Ил», разматывая за собой широкую траурную ленту черного дыма, стремительно понесся к земле. Григорий попытался было прикрыть его, но огненные трассы вмиг преградили ему путь. Оставалось лишь держать строй и бессильно материться, беспомощно наблюдая за тем, как два «месса» нагло, совсем не опасаясь возможного ответа, заходят в хвост машине Челидзе и начинают слаженно бить по ее хвостовому оперению. Самолет Реваза превратился в огромный факел, косо прочертил свой последний штрих в небе и врезался в землю перед фашистскими позициями.
— Суки! — громко крикнул Валиев. Его штурмовик задрал нос и выплеснул мощную струю огня в сторону крутящихся рядом с ним «мессершмиттов». Один из истребителей не успел увернуться и, перевернувшись через крыло, камнем рухнул вниз.
— Так их, «горбатые»! — азартный возглас в эфире незнакомого летчика заставил пилотов штурмовиков начать еще сильнее крутить головами. Неужели помощь? После того, как «яки» бросили их, Григорий уже и не рассчитывал на чью-нибудь поддержку.
Восьмерка истребителей с незнакомыми очертаниями, но с эмблемами советских ВВС, свалилась на «худых», с ходу зажгла троих и деловито начала разделывать под орех оставшихся. Фрицы тут же прекратили бой и сыпанули в разные стороны.
— О, так это «кобры», — сказал удивленно Прорва. — В первый раз их вижу вживую.
Экспат рукавом гимнастерки вытер мокрое от пота лицо. Кобры — шмобры... плевать! Внутри все дрожало и ныло. Руки словно прибавили в весе и Дивин едва мог заставить их двигаться. Усталость навалилась, точно огромная плита, придавила к сиденью, плеснула в глаза свинцовой мутью.
— Домой, ребята, — через «не могу» прохрипел Григорий, стараясь не вырубиться, остаться в сознании.
Неожиданно пришла пугающая, поначалу, а потом, если подумать, вполне здравая мысль, которая вытеснила все остальные и целиком захватила сознание: те четверо истребителей, что оставили их на съедение гансам — покойники. А потом хоть потоп!
Глава 20
— Старший лейтенант Дивин? — майор Карпухин был сух и донельзя официален.
— Держите, — Григорий не стал дослушивать полкового особиста до конца, а просто расстегнул кобуру и спокойно отдал свой пистолет стоявшему настороже сбоку от экспата лейтенанту. Одному из тех, что заявились в полк в компании какого-то грозного армейского юриста перед которым бегало на цырлах все местное начальство. Или кто он там? А, неважно.
Всего на одно крохотное мгновение Дивин задумался, а не уйти ли ему куда глаза глядят? Остановить мантиса в боевой форме все равно никто не сможет. Но что-то ворохнулось в душе, протестующе завопило. И поэтому он равнодушно осведомился, безучастно наблюдая за взлетающим «илом»:
— Меня куда сейчас?
Карпухин весь перекривился и устало ответил, теряя разом всю свою неприступность:
— Под арест, конечно. В дивизию поедешь. А там, как получится — или в штрафбат, или лоб зеленкой намажут.
— Зеленкой? А на хрена?
— Чтобы пуля в организм инфекцию не занесла, — угрюмо пошутил особист.
— Смешно, — вежливо улыбнулся Дивин.
— Иди давай, — пихнул его в спину лейтенант. — Хватит тут разговоры разговаривать!
А голосок-то дрожит у мальчишки, автоматически отметил для себя Григорий, обернувшись на обидчика с выражением искреннего изумления. И глазки стыдливо бегают. Знать, не привык еще так просто наезжать на заслуженных людей, потому и пытается компенсировать свое смущение показной грубостью. Но, лиха беда начало, такими темпами он скоро войдет во вкус и с одинаковой жестокостью начнет бросаться и на зачуханного красноармейца и на многозвездного генерала. Главное, чтобы команда соответствующая поступила. Она ведь, словно
