или поставец, когда рухнула под напором хлынувших со всех сторон чар. И, верно, долго еще валялась по полу, корчась от боли, ибо многое вокруг успело перемениться.
Опустели полки, исчезли с балок мешочки и пучки – теперь все запасы Финна осколками, обрывками, пятнами и лужами вдоль стен рассеялись. Да и он… от скамьи в самую середку комнаты переместился.
Вряд ли сам.
Свечи, опять же, откуда-то появились, и деревянные и железные заготовки для оберегов Наина со стола смахнула, заменив клубками, шкурами, камнями и… сердцем.
Да, теперь Фира наконец поняла, во что именно ведьма вонзала иглы, к чему пришивала кости, что поливала зельями смрадными.
Сердце. Темное, влажное, блестящее. Оно вздрагивало, когда нить проходила сквозь скользкую плоть, будто билось, и грудь наставника в тот же миг тоже приподнималась.
Не сдержавшись, Фира всхлипнула, завозилась, попыталась стряхнуть с себя путы, но не веревками ее связали – колдовством. Так что не шелохнулись подогнутые ноги, не высвободились сведенные за спиной руки, не откликнулся загнанный в самую глубь тела дар. Фира как сидела на земляном полу, к ступеням боком привалившись, так и осталась на месте.
– Очнулась, – проворчала Наина, не поднимая глаз. – Не ори только, не отвлекай.
И такой голос у нее был… холодный, ломкий что лед весенний, чуждый этому миру. Будто сама Смерть из-за завесы выглянула и устами ее молвила как своими. Может, в чертогах Марены только так и говорят – может, и Фарлаф нынче выдыхает не слова, а льдинки, – но… Наина?
Пусть редко она открывала рот при Фире, но все ж случалось и такое, и всегда то была обыкновенная речь. Тихая и ласковая. Человеческая.
Фира сглотнула, кивнула зачем-то и прошептала тут же:
– Финн… он мертв?
Наина вскинула голову и изогнула бровь:
– Есть сомнения?
Лицо ее тоже изменилось. Осунулось, заострилось и… посветлело, что ли? Будто выцвела смуглая кожа, как живучка круг крыльца, посерела. А вот шея, что в вырезе рубахи алой виднелась, и руки остались все такими же золотистыми.
«Просто свет обманчивый игры затеял», – подумала Фира и заговорила вновь:
– Он шевелится.
– Правда?
Наина хмыкнула, занесла над сердцем иглу и, не отрывая глаз от тела Финна, кольнула. Грудь его опять приподнялась.
– Надо же. Забавно. Но утешить тебя не могу.
И она к нитям вернулась, едва не мурлыча, будто платок мужу любимому вышивала, а не сердце его, из груди вырванное, вновь и вновь пронзала насквозь. Вскоре оно и дюжина мелких – звериных? – косточек, переливчатой нитью связанные, в единый узор собрались, зеленью вспыхнули, и Наина подскочила. Занесла ладони над жутким своим творением, забормотала под нос на языке чужом, рычащем, и засмеялась, когда сердце с костями в воздух взмыло, дрогнуло, и разнесся по комнате его мерный стук.
На это биение Финн уже не откликнулся, не шелохнулся.
Наина обошла стол по кругу, пнула скамью, что на пути попалась, к стене отбросила, затем схватила нож, размашисто ладонь свою резанула и снова над сердцем занесла.
Кровь не капнула – ручьем полилась, и засияла зелень колдовская так нестерпимо, что Фира на миг зажмурилась и отвернулась, а когда снова открыла глаза, из костей, как из адской бездны, хлынула тьма.
Не потоком сплошным, но клочьями. Тенями размытыми, что покружили под потолком, поскребли балки черными когтями и прочь ринулись прямо сквозь стены.
«Тук-тук-тук», – билось сердце, и с каждым ударом всё ярче разгорались свечи, а тьма рассеивалась, но Фира знала, что чем светлее в подклети, тем гуще мрак над городом…
Она снова задергалась, привстать попыталась, но только и сумела локтями в лестницу упереться и взгромоздиться на первую ступень.
– Зачем? – прошептала, а потом и крикнула: – За что?!
Наина, любовавшаяся деянием рук своих и чар, обернулась так резко, что длинные несобранные волосы плетью комнату рассекли и жгутом улеглись на ее плечо.
– Зачем? За что? – повторила она, а потом подбежала к Фире, через мертвого мужа перескочив, склонилась, впилась в щеки ее ледяными влажными пальцами и зашипела: – Не смей притворяться, будто не ведаешь. Не смей в невинную шкуру рядиться!
Кровь все еще сочилась из пореза на ее ладони, Фире на шею капала, затекала под ворот.
– Ты любила его, – всё ж удалось шевельнуть смятыми губами. – Я видела…
И Наина, расхохотавшись, разжала хватку и отступила:
– Ты… ты… видела? Видела?! Глупая тварь! Что ж тогда ничего не сделала? – Она вдруг подле Финна очутилась, уселась на него верхом и на грудь раскуроченную облокотилась, запястья под подбородком скрестив. – Что ж не подошла к нему и не сказала: о, наставник мой ненаглядный, почто ты мучаешь бедную женщину, почто не снимешь поганый приворот? А он бы тебе ответил, мол, конечно, дорогая ученица, сей же час, сей же миг, только еще разок отведу ее в ложницу, еще разок полюбуюсь, как пляшет она для меня нагишом в лунном свете, еще разок бедра и плечи ее так облапаю, что до холодов следы не сойдут. Еще разок… и еще… и еще…
Фира не могла дышать. Схлопнулись ребра, сдавили нутро, и только тихий хрип вырывался из горла. Она неотрывно смотрела на перекошенный рот Наины, на глаза ее блестящие, но не от слез – от гнева и ненависти, и верила каждому слову, пусть и корчилась душа в муках от этих знаний.
«Наставник не стал бы, – хотелось думать.
Но тут же вспоминались безоговорочная преданность и трепетные взгляды его жены, которые уж точно не могли за сиг подобной яростью обернуться.
Щеки Наины заалели, губы искривились в оскале, и она, ухватив Финна за грудки, подтянула его к себе, нос к носу:
– Ты бы ведь никогда не пресытился. Никогда не отпустил. Хотел досуха меня выпить, до самой последней капельки. Всю радость, всю молодость!
А потом закричала, исступленно, отчаянно, и затрясла его мертвое тело что чучело соломенное, всё сильнее и сильнее, пока не застучал затылок об пол. Снова. И снова. И снова. До хруста.
Фира прикрыла глаза, чувствуя, как срываются с ресниц слезы. И зажала бы уши, чтобы не слышать этот вопль, но руки онемели настолько, будто их вовсе не было.
Наконец Наина умолкла. Поднялась, судя по шороху. Приблизилась.
– Так что ты видела, маленькая ведьма, любовь мою или его подлость? Что все вы видели? – Голос ее сделался низким, грубым, надтреснутым. – Ах, какая у Финна блеклая и скучная женушка. Немудрено, что носу из избы не кажет. На такую и руку поднять незазорно.
– Я… не знала, – выдавила Фира, наконец вскинув на нее взгляд. – Никто не знал.
– Потому что всяк только о своей шкуре печется, верно? – Наина улыбнулась и к плечу голову склонила. – Понимаю, понимаю… И, пожалуй, тоже не стану о других заботиться. Идем, пора прогуляться.
Она щелкнула пальцами, и незримая сила Фиру за шкирку вздернула, подержала в воздухе и медленно опустила на одеревеневшие ноги. Та покачнулась, едва не застонав, когда противная колючая волна от стоп до бедер прокатилась, и выдохнула с облегчением.
– Куда идем?
– Как куда? На людей посмотреть, себя показать. А то ж никто меня настоящую и не видывал, пускай полюбуются. – Наина замерла, словно нежданно что-то вспомнив, к сундуку метнулась, крышку откинула и достала оттуда… волотов дар. – Еще своим сокровищем хочу похвастаться, пусть завидуют. Это особенный меч, знаешь?
«Конечно, знаю. То ведь мы, дураки, его для тебя добыли».
– Да, – ответила Фира вслух. – Он… разрубает любые чары.
– Верно, – протянула Наина, без труда удерживая меч одной рукой на весу, словно он не тяжелее перышка. – Любые. Даже самые гадкие и сильные, вроде приворотов. Идем же скорее!
Не выпуская рукояти, она первой по лестнице вскарабкалась, и только когда скрылся в проеме подол черного сарафана, Фиру потянуло следом. За грудь дернуло, словно там и притаился узел невидимой верви, а руки вдруг вперед перебросило и снова сковало. Неужто чтобы она нос себе ненароком не расквасила?
Из подклети Фира выбиралась едва дыша, но пыль все так же плясала в полосках света, что сквозь ставенные щели сочился, а значит, день еще не миновал. И тьма, из сердца колдуна и костей родившаяся, не накрыла город, не отравила воздух… Так ведь?
– Куда делись тени? – спросила Фира, остановившись посередь кута, пока Наина уже в сенях на дверь, замерев, пялилась и словно не решалась ее открыть.
– Тени? – Она обернулась. – Ах, эти тени… Сейчас увидишь.
И с
