её побег.
Зато Оленёнок уже после одного бокала раскраснелась и уже явно не так трезва, как была полчаса назад.
— Вы просто ужасные люди… — она тычет в каждого из нас указательным пальчиком и промахивается. — Я вам совсем не верю! Вот вообще! Совсем! — Олеся подпирает подбородок кулачком и печально вздыхает. Язык у неё явно начинает заплетаться. — Я вас видеть больше не хочу. Вот!
Вот это её развезло… Чёрт. Мне физически больно смотреть на то, как она мучается.
— Может, поговорим? — стоящий около окна Андрей, наконец, берёт стул и садится за стол.
— О чём мне с вами говорить?! — губки Олеси обиженно опускаются. — Вы просто трепло!
— Ну хватит уже! — цедит он сквозь зубы. — Хотя бы дай нам возможность всё объяснить!
— Бла-бла-бла! — она картинно закатывает глаза, чем явно злит умника-препода. Андрея бесит, когда его не слушают. А меня, напротив, дерзость Олеси даже умиляет. В сложившихся обстоятельствах такого поведения следовало ожидать.
— Мне жаль твоего отца, — тихо говорю, накрывая её маленькую ладошку на столе.
— Да? — она переводит на меня нетрезвый взгляд. И Андрей тоже выразительно смотрит. Явно боится, что я сболтну лишнего. Сейчас дыру в виске прожжёт. Козлина. На хера припёрся? Я бы сам с ней отлично справился, без его помощи!
— А откуда ты знаешь про отца? — Олеся убирает руку из-под моей и обвиняющее тычет в меня вилкой.
— Ты же сама говорила, что его посадили, — спокойно отвечаю, не ведя и бровью. Пока она в такой состоянии, говорить правду — не лучший вариант. Честно говоря, в мыслях я представлял себе это признание гораздо легче. Думал скажу правду, как отрежу, а потом уже буду разбираться с последствиями. Но я не учёл, что в реальности мне придётся иметь дело с истерикой полупьяной малышки, которая и без наших откровений уже была на взводе.
— А… ну да, говорила, — она опускает взгляд в тарелку, а потом её плечики начинают подрагивать.
Олеся громко всхлипывает, и принимается плакать.
У меня сердце кровью обливается. Ёбаный пиздец. Это я ответственен за её слёзы! За каждую грёбаную слезинку, что водопадом стекают по порозовевшим от вина щекам…
— Детка… мне так жаль… — тянусь к ней и сгребаю в охапку, прижимая к груди.
Стараюсь представить, что я говорю правду и не имею никакого отношения к драме её семьи. Просто парень, который утешает свою девушку. Ведь такое может быть?
— Он… он… — Олеся вытирает глаза кулачками, почему-то даже не пытаясь меня отпихнуть. Как же ей, должно быть, плохо и одиноко, раз она не против, чтобы её утешил тот, кого она подозревает в нечестности. — Он никогда оттуда не вернётся… я не знаю, что мне предпринять… я не знаю…
Она плачет всё громче и громче, но тут вступает Андрей:
— Ты уверена, что твой отец ни в чём не виноват? — в его голосе звенит металл, но Олеся, кажется, этого даже не замечает.
— Уверена! — отвечает с жаром. — Он очень хороший и честный человек! И моя мама тоже! Они всю жизнь учили меня быть честной… Их… — она растеряно смотрит на нас заплаканными глазами. — Их, наверное, подставили! Они кому-то перешли дорогу! Может, взятки брать не захотели? Или что-то ещё…
Малышка кажется такой растерянной и испуганной, что меня даже её глупая уверенность в честности отца не раздражает. Я просто сочувствую её горю. Вполне искренне сочувствую.
— Ты ничего не можешь сделать, — выносит приговор Андрей. — Если ты уверена, что твой отец ни в чём не виноват, то просто дай следствию во всём разобраться.
— В чём им разбираться? — всхлипывает, вытирая лицо кухонным полотенцем. — Вдруг, отца не оправдают? Вдруг, его посадят?
— Значит, посадят. Тебе просто нужно смириться, — продолжает Андрей. — Ты не думала о том, что твои суждения об отце очень субъективны? Ты не думала, что он может, и правда, быть виновен? Вдруг, то, что происходит с ним сейчас совсем не беззаконие, а, наоборот, правосудие?
Олеся вся багровеет. На секунду мне кажется, что она подавилась едой, но в следующий момент я понимаю, что она задыхается от гнева!
— Да как ты смеешь?! — кричит, и, оттолкнув меня, вскакивает на ноги. Одно неосторожное движение и от яростной жестикуляции мой стакан падает на пол, с грохотом разлетаясь на осколки.
Олеся шагает вперёд, и…
— Ай! — хватается за босую ногу.
— Чёрт, Леська!
Я тоже встаю, Андрей усаживает её на место.
— Очень больно? — он приподнимает её стопу за щиколотку и кладёт себе на колени.
— Ммм, — она кривит личико. Да, напоролась.
Беру веник и быстро собираю осколки.
Андрей вытирает её ногу полотенцем, а я встаю на колени рядом и ласково глажу её щиколотку, пока он достаёт осколок стекла.
Олеся тяжело дышит, и это меня дико возбуждает. Понимаю, что мысли о сексе сейчас совсем не к месту, но когда она такая раскрасневшаяся, да ещё и стонет так жалобно и чувственно, у меня просто нет шанса!
Продолжаю гладить её чуть выше, пытаясь отвлечь от боли в ноге.
Потом наклоняюсь и целую колено.
Андрей смачивает полотенце в воде и тщательно промывает ранку. А потом целует пальчики на её ступнях. Олеся прикрывает глаза.
Чёрт… сейчас она пьяна, и, возможно, это не лучший момент, чтобы приставать к ней, но… малышка, ведь, не сопротивляется…
— Давай я тебе помогу, — шепчу, подхватывая её на руки.
Она держится за мою шею и прячет лицо в груди.
Мне дико хочется хоть как-то улучшить её состояние, и я несу малышку в спальню.
Кладу на кровать и сажусь рядом. Андрей тоже тут как тут.
— Нужно обработать йодом, — говорит, а сам буравит её голодным взглядом. Пипец, он на маньяка похож!
— Нет, — она медленно мотает головой. — Будет жечь…
— Ничего, — мой голос нежный, я будто ребёнка уговариваю. — Я потом поцелую.
Олеся краснеет ещё сильнее и закусывает пухлые губки.
В пах приливает кровь. Блядство. Как невовремя!
Андрей капает на ножку йод, и
