— Зачем?
— Зачем, я не знаю. Семья, разумеется, нужна в качестве заложников, чтобы генерал не сбежал. А чего от него хотят, я не знаю.
— Условия содержания?
— Нормальные. У них две комнаты — окна, правда, с решетками. Еще две занимает охрана.
— Сколько человек?
— Восемь.
Восемь? Хм, в глазах талибов генерал Таиров был важной птицей.
— Где располагаются посты?
— Два человека постоянно дежурят во дворе.
Конечно же! Это афганский дом: жизнь протекает во дворе, а чтобы ей никто не помешал, двор обнесен стеной.
— Вы были там? — спросил я. — Можете нарисовать план?
Хаким кивнул.
— Только вам придется все запомнить.
— Не беспокойтесь!
Пакистанец остановился, достал из ящика мой блокнот с ручкой, вырвал оттуда листок — осторожный, гад, чтобы рисунок не продавился на следующую страницу, — и стал рисовать.
— Вот здание! Их комнаты — дальние от входа. Это караульное помещение, здесь сидит дежурный. А вот в этом охрана спит. Вот кухня, это туалет и, наверное, душ. Так вот, шестеро солдат постоянно несут караул, двое спят или отдыхают. Потом меняются.
— Теперь нарисуйте, где дорога и бензоколонка.
Хаким перевернул листок и стал рисовать в масштабе поменьше.
— Да, очень важно! Два человека, как я сказал, дежурят во дворе, двое — в доме. А еще двое следят за дорогой. Один — под видом заправщика, второй — продавца в магазинчике.
— А сам хозяин?
Пакистанец пожал плечами. Похоже, хозяин и его семья тоже были на положении пленников. Может, чуть посвободнее, но им и бежать было некуда.
— Вооружение?
— Автоматы, гранаты. Два ручных пулемета: один в магазинчике, второй — вот здесь, у входа во двор. Два «стингера» — так, на всякий случай.
На случай вертолетного десанта. «Стингеры» были страшной штукой, которая во многом обеспечила моджахедам перелом в войне с Советской Армией. Ты мог запустить ракету в одну сторону, она разворачивалась на источник тепла и на полной скорости неслась вслед за самолетом, пока не настигнет. Увернуться от «стингера» было практически невозможно.
— На чем они перемещаются? Ну, охранники!
— БТР у них нет — это было бы подозрительно. У них есть джип, стоит во дворе. В случае крайней нужды он сможет увезти их всех.
Пикап. Пять мест в салоне и еще с десяток — в кузове.
— А как далеко от этой бензоколонки основные силы?
Хаким задумался. Не по сути вопроса. Думаю, теперь он включал для нас вип-тариф, с коэффициентом 1,75, если не 2,5.
— В Кандагаре расквартирована дивизия. Если объявят тревогу, подмога будет там минут через пятнадцать.
— И что, генерал с семьей там просто так живет? Его же похитили не для того, чтобы перезимовать в тепле?
Хаким сел, пододвинул стеком сигареты и закурил.
— Я не люблю делать такие признания, но я действительно не знаю, чего хотят от вашего друга. Я знаю, что иногда к нему приезжают разные люди из нашего штаба, но о чем они говорят — увы!
— А связь?
— Рации. Телефонов там нет.
— Мне нужны их радиочастоты.
Хаким, сощурив глазки, посмотрел на меня:
— Журналист, говорите? Частоты они, разумеется, меняют. Но рации у них, как у нас у всех: 16-канальные, от 403 до 470 мегагерц.
Что я еще не спросил?
— Они здоровы?
— Месяц назад были здоровы. У девочки высыпала экзема — видимо, от стресса. Ей привезли какую-то мазь, но помогает не очень.
Похоже, Хаким у генерала Таирова действительно был. Вряд ли он с ходу выдумал бы такую деталь.
Хаким покрутил листком у меня перед носом — мол, я все запомнил? Я кивнул. Мой тюремщик поджег листок, дал ему разгореться, задумчиво поворачивал его, чтобы огонь достал всюду. И только когда пламя подобралось к пальцам, бросил листок в пепельницу. В нем и вправду пропадал артист. Если артист — это человек, призвание которого — работать на публику.
— Следующее дело, — не дал ему расхолаживаться я. — Как будет дальше со мной?
Теперь действительно с Хакимом был совсем другой разговор. Сведения были предоставлены, и пакистанец уже прикинул, какой счет он за них выставит Конторе. Так что, если я не смогу передать информацию по назначению, сделка может потерять смысл. Плакали его денежки!
Хаким встал и снова зашагал взад-вперед.
— Это самое сложное! Пока что я ничего толкового не придумал.
Я верил ему. Теперь вертолет из Талукана сбили бы и моджахеды, и наши погранцы.
— А пока, — продолжал пакистанец, — вы должны понять, что я не могу держать вас здесь, в тюрьме, на особом положении. Это было бы подозрительно.
— Мне принесли лекарства как больному. Как больного меня могли бы поместить и в отапливаемую камеру. И, например, покормить или хотя бы дать чаю.
Хаким Касем обернулся. Теперь на его лице вновь была написана холодная официальность.
— Я посмотрю, что можно будет сделать.
Теперь, когда я получил то, что хотел, я больше надеялся не на нашего агента, а на хорошего мальчика Хан-агу. Но, как это часто бывает, помощь пришла совсем с другой стороны.
5
Прошло около часа, прежде чем мой конвоир снова вывел меня на первый этаж. Я думал, что он опять поведет меня к Хакиму, но в холле меня ждал посетитель. Это был имам талуканской кафедральной мечети Мухаммад Джума. Увидев меня, он расцвел в кроличьей улыбке и поправил дужку своих очков, примотанную трусовой резинкой.
— Дорогой друг, — объявил он на своем полузабытом французском, — вот и я, как и обещал. Плов готов, и, надеюсь, вы разделите его с нами!
Есть баранину я не собирался, но отказаться от столь любезного приглашения было невозможно. Мы поднялись к Хакиму Касему. Тот держался очень официально, и большую часть того, что произнес вслух, прочел с лежащей перед ним бумажки:
— Решением командующего фронтом вы от заключения под стражу освобождаетесь. Вам разрешено находиться под домашним арестом в помещении Южной мечети под личную ответственность имама кафедральной мечети преподобного Мухаммада Джумы, здесь присутствующего.
Он сделал легкий поклон в сторону моего спасителя, который ответил ему тем же. Пакистанец достал мой бумажник и блокнот:
— Вот ваши вещи!
Я сунул их в карман куртки. Судя по объему бумажника, свое вознаграждение алчное насекомое не взыскало.
Я уже знал это по Кубе, выход из тюрьмы — это совершенно особое ощущение. Вы видите все! Все, что обычно не замечаете. Вы видите небо и отмечаете, облачное оно или ясное — сейчас небо было темно-серое, с пробегающими совсем низко полупрозрачными черными перьями, истрепанными ветром. Вы видите голый платан во дворе — и понимаете, как выразительны захватившие полнеба голые ветви и как восхитителен его облупленный зеленоватый ствол с серо-розовыми проплешинами. Вы видите стайку прикормленных у тюрьмы дворняг, свернувшихся одним клубком в ожидании ужина — и чувствуете себя среди них, членом теплого, привычного, родного маленького сообщества. Вы видите, что трупов у стены уже нет — и это вселяет в вас надежду, что жестокость в этот мир вернется не в ближайшие пять минут. Вы вдыхаете сладковатый, волнующий, как ладан, запах афганских очагов, и… Кстати!
