болеть горло.
На платформе к ней подходит женщина, одетая в грязное длинное пальто, на голове у нее шляпа с помятым цветком. Алёна решает, что женщина, наверное, бездомная. Бездомная подходит вплотную и начинает говорить, дыша Алёне в лицо. Изо рта у нее неприятно пахнет.
– Помоги мне как матери. Я как твоя мать. Я прожила длинную жизнь, и у меня был любовник, который работал киллером. Он приходил ко мне просто пить чай и рассказывал про свою работу. У меня было много поклонников. Ты понимаешь, женщина должна быть загадочной, красивой. Привлекать мужчин. Я тебя научу как, – нужно делать вид, что тебе немного как будто все равно, но вовремя изображать заинтересованность. И губы надо подкрасить. Ты пока совсем молодая, но помада должна быть у каждой женщины.
– У меня совсем нет денег, – говорит Алёна.
Женщина наклоняется еще ближе.
– Угости тогда меня пирожком, как мать свою.
Алёна быстро отдает женщине второй пирожок, пытается отстраниться, но только отводит голову в сторону и продолжает сидеть на месте. Женщина стоит рядом и держит пирожок, проходит всего несколько секунд, но они кажутся невыносимыми, и наконец слышен поезд, можно взять рюкзак, встать и пойти к краю платформы. Алёна забегает в поезд, находит свою полку и хочет сразу бежать в туалет, но он пока закрыт или занят, и на нижней полке рядом с ней какой-то очень дружелюбный и разговорчивый дед. Он здоровается – нужно тоже поздороваться, тоже улыбнуться, тоже посмотреть на него, раз он на нее смотрит. Дед рассказывает, что он едет к семье сына, очень давно их не видел, очень рад.
Пусть он прекратит, пожалуйста. Пусть это просто закончится. Мне просто нужно положить сумку и пойти в туалет. Мне тесно, мне больно, мне нужна пустота.
Алёна выходит из туалета. В голове никаких мыслей, тревога прошла. Она чувствует приятную пустоту и легкость. Ничего не думает. Возвращается к своей верхней полке в плацкарте, на которой уже успела развернуть матрас и расстелить простыню, пока разговаривала с дружелюбным дедом. Теперь он ее уже не раздражает, но он ничего уже и не говорит – лег на свою нижнюю полку, накрылся одеялом и спит. Алёна забирается наверх и накрывается пододеяльником. Она закрывает глаза. Ей хорошо. Но уже начинают появляться первые неприятные ростки мыслей о том, сколько она будет весить, когда приедет, когда можно будет встать на весы, – если мама будет дома, то не сразу. О том, что Антона пока нет в городе, – она уехала из лагеря на несколько дней раньше, а если бы продержалась, то он бы ее встречал, а не она его. О том, как они снимут квартиру и переедут, и тогда она будет пить кефир и покупать замороженные овощи в пакетах, ходить на пары, устроится на работу. А котлеты делать не будет. И еще не будет, как в прошлом году, возвращаясь с пар, всю поездку в метро собирать мелочь по карманам, заходить в ларек на выходе из метро и говорить: «Здравствуйте. Можно мне, пожалуйста, галет с сыром на восемь рублей».
Это почти сто граммов – три или четыре галеты. Первая галета такая безумно вкусная. Но мы же будем жить на другой станции метро, там не будет ларька с галетами. Так стыдно после этого. До этого была только клетчатка с кефиром, томатный сок и батончик «Милки Вей», в нем сто двадцать килокалорий. А в галетах пятьсот с чем-то, и на восемь или девять рублей это примерно сто граммов и есть.
Потом крутятся в голове мысли о том, во сколько надо будет уходить, сколько ехать, что сколько будет стоить. И уже сквозь сон в голову вдруг приходит неоформленная мысль: а зачем это все, а не ошибка ли это и как понять, если ошибка?
Как это понять, та ли у тебя работа, нужно ли жить с этим человеком? Тот ли университет? Или, может, надо уехать, или что-то другое сделать? А что сделать, что? Как это делается? Может, надо было не то говорить, может, я не там повернула и теперь не туда иду, а как это понять, я не знаю.
Вдруг ей становится так страшно, что хочется съесть второй пирожок – огромный продолговатый жареный пирожок с рисом и яйцом, который лежит в полиэтиленовом пакете в рюкзаке, и там, внутри пакета и рюкзака, пахнет маслом. Она представляет, как шорох и запах разбудят соседей, дружелюбного деда и всех остальных, а потом еще придется снова идти в туалет блевать, а воды уже почти не осталось, потом ведь захочется пить. А потом вспоминает, что отдала пирожок женщине на вокзале, и становится легче. Приятная пустота в желудке помогает заснуть, хотя в горле еще першит.
* * *
За окном зима, минус 25, снег, вечер. Алёна сидит в квартире на Васильевском острове в Петербурге. Они с Антоном снимают ее вместе с соседями, другом Антона Витей и его девушкой.
В этом диване клопы. Лучше о них не думать, они такие мелкие и вроде бы незаметные, но такие мерзкие. Таня меня не любит. Она всегда сидит в своей комнате и молчит. Им родители присылают деньги, а мы иногда приходим в их комнату, когда их нет, и смотрим, не осталось ли пиццы в коробках. Мы не можем заказывать пиццу, у нас нет денег. Я почему-то не думаю, что могу или что должна заработать много денег, я же работаю, я делаю что могу. Меня очень любят коллеги. Они тоже не знают, что я иногда блюю в туалете. А иногда просто там лежу. Но так мерзко оттого, что мы так делаем, я, кажется, за это тоже не люблю Таню, за то, что она видит, что мы как клопы, и может даже заметить, что кусок недоеденной вчерашней пиццы исчез. Она все равно бы выбросила коробку, но коробка стала легче, это заметно, и она, может, тоже думает, как и я, что вокруг клопы.
Квартира двухкомнатная, одна комната Алёны и Антона, другая – соседей. Сейчас они на кухне впятером: к Антону и Вите приехал их друг Саша. Саша высокий и очень крупный, а кухня маленькая, узкая и продолговатая, поэтому жители квартиры вчетвером сидят за столом, а Саша стоит в дверях, – он, наверное, мог бы протиснуться внутрь, но с трудом, и ему удобнее стоять в проеме. Иногда он садится на стул, который ему принесли, – технически он в
