Анифы, в голове Сигурда проскользнула мысль, что это плохая идея — заниматься любовью в кладовой. Это было не самое подходящее место, тесное пространство и темнота не располагали к изысканным и утонченным ласкам. зато придавали пикантность и особую остроту, которая манила своей сладостью и распутством.
И все же он с похотливым упрямством продолжать брать ее и жадно прислушиваться ко всем звукам — глухому хлопанью их бедер и грудным стонам, пошлому хлюпанью ее разгоряченного лона и рта, которым она обхватывала член брата, и возбужденному рыку Свену из-за невозможно чувственной и искушенной ласки. И даже близко не подходил к сладостной разрядке.
В какой же момент Свен оказался на мешках, а Анифа, оседлав его, — сверху? И вот снова она насаживается на него, а Сигурд, щедро смочив своей слюной второй вход, уже вставляет в него свой член и входит, медленно, но уверенно раздвигая тугое колечко.
Вонзив зубы в плечо мужчины под собой, чтобы сдержать крик, женщина снова сладко стонет. Максимально распаленная и разгоряченная, она не чувствует никакой боли и потому совершенно не сопротивляется.
И даже поддается навстречу, насаживаясь на два члена одновременно. И только пытается что есть сил не закричать от жаркой волны острого возбуждения.
Все стало неважным и незначительным. Во всем мире, в данный момент, были только они трое и наслаждение, которым они щедро делились друг с другом. От острого запаха которого приятно кружилась голова, а конечности сводило тягучей пульсацией.
В той звездной и сладкой эйфории, по сравнению с которой даже сама жизнь теряла свой смысл и значимость, тихонько отступая в сторонку, были только сладость и исступленная нежность — они-то и заменяли само дыхание и этот самый смысл.
В тягучей темноте растворялась сама вселенная. Оттого все толчки и все прикосновения казались острее. Пальцы мужчин, сжимающие ее бедра и груди, будто оставляли ожоги на ее кожи, их тяжелое дыхание и рык сквозь стиснутые зубы оглушал не меньше, чем если бы они кричали, а жар их тел заставлял ее собственное тело полыхать. И вожделеть их еще сильнее.
Оргазм накрыл ее подступающими волнами. Сначала легкими всплесками, обжигающими внутренности и пускающими яркие импульсы в промежность, а после — сильнейшими судорогами, пока скрученный внизу живота узел резко не распрямился, ударив электрическими разрядами в голову, в грудь и кончики пальцев, из-за чего Анифа вся содрогнулась и снова впилась зубами в кожу Свена, заглушая свой крик наслаждения.
И они не утихали. А накатывались снова и снова, пока мужчины ритмично и согласованно двигались внутри нее, заставляя переживать одну волну экстаза за другой. И безостановочно стонать и всхлипывать, беспорядочно царапая плечи и грудь сидящего под ней мужчины.
А уж когда они кончили в нее, омывая ее внутренности своим обжигающе горячим семенем… Это стало еще одной ступенькой к очередному пику, на котором хотелось выть, плакать и смеяться одновременно.
После мужчины некоторое время целовали ее и гладили нежную кожу в четыре руки, успокаивая ее подрагивающее тело и даря ту сладостную нежность, которая была необходима не только во время, но и после любовной игры.
Они даже шептали какие-то ласковые слова ей на ушко, обжигая своим дыханием чувствительную кожу лица и затылка. И это стало окончательный этапом в том, что окончательно удовлетворилу Анифу и затопило счастьем и умиротворением не только рассудок, но и саму душу.
***
Сегодня Хильда чувствовала себя гораздо лучше. После того злосчастного ужина, когда она попыталась обличить знахарку Торхилда в ее порочности и двуличности, она слегла с очередным приступом и, кажется, пару дней даже провела с лихорадкой.
Но Фригг сказала, что впервые за неделю снегопада выглянуло солнце и ветер утих, и молодая женщина решилась выйти наружу. И даже вместе с сыновьями, хотя, надо сказать, особого удовольствия от компании бесконечно болтающих мальчишек она не испытывала. Но старательно сдерживалась, благо, подле была служанка, которая умело и привычно перетягивала их внимание на себя и окружающую вокруг красоту.
И даже с облегчением вздохнула, когда те решили принять участие в детских забавах. И наконец-то отстали от нее.
А еще она очень рассчитывала на то, что увидит Свена из Рагланда, этого потрясающе мужественного и величественного воина с невозможно прекрасными серыми глазами, от которых захватывало дух и внизу живота начинало сладко пощипывать, чего давно уже не происходило от Арли, ее мужа. Нет, когда-то и он казался ей хорош, но… В постели он был вял и скучен, а пару лет назад он и вовсе открыто заявил ей, что не хочет ее, собственную жену. И предпочитает более пышненьких и отзывчивых на ласки бабенок, которых вполне хватало в их поселении и даже в стенах крепости. Это было неприятно и больно. И вызывало жуткие приступы раздражения и гнева.
Но с появлением в их жизни Свена… Все это отступило на второй план. Хильда невероятно сильно возжелала этого человека, а его грубость, в этом она была уверена, была лишь показной картинкой — на деле Свен был улыбчивым и очень притягательным мужчиной, от силы которого кружилась голова и сердце начинало стучать в груди, как бешеное.
Вот только он совсем не обращал на нее внимания! На нее, дочь ярла! Он, как и десятки других самцов, пускал слюни на эту… иноземку! Что, впрочем, не мешало ему веселиться с другими девками. Хильда не видела этого своими глазами, но считала, что иначе и быть не могло. А стерва Анифа этим пользовалась! И потому позволяла себе развлекаться с его братом!
Как же они не видят того, что она просто обыкновенная шлюха? Как не видят, что она двуличная сука, которая на деле не стоит и ногтя на их мизинцах?
Нет, не видят! И увиваются за ней, будто между ног у нее медом намазано!
Как же это несправедливо!
Странно…
А где братья-то?
Занятые делом после снегопада, во дворе собрались почти все мужчины крепости и несколько — из поселка. Были дети, было несколько женщин… Даже отец вылез погреться на солнышке и сейчас сидел в кресле, сладко щурясь и довольным взглядом обводя мирное сборище и развернувшуюся вялую деятельность своих людей.
Так где же Свен? Где Сигурд?
И где эта чертова Анифа?!
Воспаленный женский мозг мгновенно нарисовал картины определенного характера. И одну безобразней другой! От этого Хильда с яростью прищурилась и заскрежетала зубами.
Конечно, она слышала, что во время охоты на медведя несколько мужчин были ранены. И, наверное, знахарка опять строила из себя сестру милосердия, ухаживая за ними,
