Потом я почти полностью голая, на мне только трусы. Грудь ничем не прикрыта, а мне не стыдно. Я не испытываю в своих снах стыда. Никогда. Кто-то нежно, очень ласково водит по моим рукам, груди, ногам холодной мокрой тканью. Мне одновременно жарко и зябко, кожу вспучивает мурашками. Я прошу пить, и мне дают бутылку с водой. Она тёплая, и мне это нравится, но выпить много не получается. Я в какой-то нехорошей беде, словно в болезни, но мне ни капельки не страшно, потому что ладонь на моём затылке, груди, пояснице каким-то немым языком сообщает, что всё пройдёт.
Это ресторан, и мы стоим в очереди. Перед нами пара туристов, и дама очень разговорчива. Она в подробностях рассказывает детали и сложности перелёта, но как только отворачивается на пару мгновений, я ощущаю кожей на затылке прикосновение губ к моей шее. Они тёплые и… невообразимо нежные. Всё это время он ждал момента, чтобы сделать это. От неожиданности, от остроты некоторой публичности этой ласки, а может быть, от понимания его постоянной потребности в них, от необходимости считаться с миром и прятать её, у меня мурашки. Дама снова поворачивается к нам и что-то говорит, усиленно улыбаясь, а у меня подкашиваются ноги.
– Всё хорошее когда-нибудь заканчивается.
– Как и всё плохое.
– У всего есть конец, не так ли?
– Абсолютно у всего.
– Зачем же, в таком случае, мы живём?
– Чтобы любить.
– Я думала, что поступаю правильно, я хотела, как лучше!
– Я знаю.
– Я думала, она станет нашей радостью!
– Я знаю.
– Я думала, она проживёт всю свою долгую жизнь со мной!
– Я тоже так думал. Ты сделала всё, что могла. Ты делаешь больше, чем можешь. Просто пойми, любить иногда бывает больно.
Маленькая кошечка Герда помещается в двух моих ладонях. У неё длинная серая шерсть и очень слабый иммунитет. Она болеет всем на свете, потому что родилась в подсобном сарайчике сторожа возле трансформаторной будки. Я мажу её ушки кремом от грибка, лапки тоже, спинку и шею – так велел доктор, но уже знаю где-то глубоко внутри себя, что никогда не увижу Герду взрослой. У неё самые умные и самые изумрудные глаза на свете, она смотрит ими в мои так неотрывно и так глубоко, что мне кажется, она и не кошка вовсе. Я прошу её сделать хотя бы глоток, признаюсь, что знаю, как ей больно, но без воды она угаснет быстрее, а мне так безумно хочется её жизни. Хотя бы немного.
У неё вирус, который кошки почти никогда не переживают. Возле её носика раны, на дёснах, в горле и трахее тоже. Каждый глоток для неё – пытка, но я не сдаюсь – пытаю. Кап, кап, кап, скатываются капельки с пластикового кончика шприца в её ротик. Она захлёбывается, кашляет, и вся вода, в которой жизнь, выплёскивается через правую ноздрю наружу.
Он, мой человек, просит:
– Ну же, живи, пожалуйста, живи, ты ведь только начала…
Он согревает её своим теплом, потому что она уже слишком холодная, а это означает, что органы внутри её крохотного тела начинают умирать. Иногда она кричит от боли, а я глажу её по голове двумя пальцами, потому что моя ладонь просто не помещается у неё на лбу.
Глотать очень больно. Слишком больно. Слишком.
Как, кап, кап…
Задерживать воду во рту очень просто – я тоже теперь научилась – достаточно только мышцы напрячь.
Кап, кап, кап… и всё, что не вмещается, стекает по щеке наружу.
– Ну же, ну…
Кап, кап…
Лапы такие длинные и худые, на них уже совсем не осталось шерсти – наверное это грибок. Доктор сказал, лечение продолжать, не обращать внимание на выпадение волос. Двадцать один день купать в специальном шампуне от грибка и смазывать кремом особенно поражённые участки.
– Может быть, не купать, пока она болеет вирусом?
– Купать.
Кап, кап…
– Ну, же, пожалуйста…
Его губы опухли от неумолимо растворяющейся надежды – это слышно в том, как он произносит «п» в своём «пожалуйста».
А потом случается вздох, такой отчаянный, что почти женский, с едва слышным стоном.
Нос не способен дышать и уже давно перестал различать запахи. Но я помню. Некоторые особенно хорошо. Никогда не могла толком объяснить самой себе, как именно пахнет самое спокойное во Вселенной место. Вообще-то их два: одно на его шее – между ухом и ключицей, второе – та часть его груди, где громче всего слышно сердце, если прижаться ухом. Потом, наслушавшись его ударов, можно легко повернуть головой и прижаться носом и губами к горячей коже и волоскам на ней. Это место так умиротворяюще пахнет. Я ещё только совершаю свой первых вдох, а глаза уже закрываются сами собой.
– обними меня…
Но он давно не выпускает из рук. Зачем же я прошу его? Наверное, делаю это за все те болезненные минуты и часы, когда его не было рядом, а он так был нужен.
– обними меня… пожалуйста, просто обними… – шиплю.
Всё, что он может в ответ на мои бессмысленные просьбы – это сдавить моё тело ещё чуть сильнее.
Иногда, мне приходит в голову, что я заразна, и он тоже может заболеть.
– Не целуй меня! – предупреждаю его. – Не целуй.
Но он делает обратное. Бестолковый.
Кап, кап…
Он смотрит мне в глаза, а я в его. Мне хочется так много ему сказать, но я не могу пошевелить губами. И я кричу ему, хоть и мысленно:
– Мне страшно!
– Знаю, – отвечает он.
– Мне больно! Везде. Мне холодно! Мне мокро! Я не хочу этого всего!
– А чего ты хочешь?
– Обычной, спокойной жизни. Нормальной.
– Она у тебя была, Родная, – говорит он.
Кап, кап…
Глава 45. ВыздоровлениеWide Eyes – Platon Karataev
У моей матери классическая красота: яркие, аккуратные черты, каштановые волосы, голубые глаза. Моя мать гордится своей красотой. Бабушка, напротив, считает себя некрасивой и часто об этом упоминает, но, что интересно, тоже гордится своей «некрасотой».
Мы трое на кухне. Время послеполуденное, поэтому солнце льётся через огромные окна и слепит нас. Мать тянется за пультом, чтобы опустить до середины стекла жалюзи на тех окнах, свет от которых падает на кухонный стол, а я не могу оторвать глаз от лоска в её волосах.
– Что значит, быть женщиной? – спрашиваю обеих.
Мы несколько месяцев путешествовали, и я пропустила школу, поэтому теперь экстерном выполняю учительские задания. Одно из них – рассказать об истории своей семьи, о том, как она повлияла на меня, что я вынесла из деяний и судеб своих предков, как осознаю себя, и что означает для меня быть собой.
