ли я в обморок от сердечной боли.
Я поморщился.
— Ладно вам… Но я не понял. Поддержала бы что? Чтобы отец Кондрашовку закладывал?
— Ну да. Она же, дура, всё готова была ему отдать!
Василиса Васильевна заговорщицки понизила голос и заговорила глухо, в неожиданно ведьминских интонациях:
— А я бы его, паразита!.. Я б его, мерзавца лощёного!.. Я бы с ним не знаю что бы сделала!.. На кусочки бы подлеца!.. На медленном огне бы!.. Кровь бы из него по капле выпустила!.. Ведь как втёрся-то, а! Гад, гад! Сволочь гадская! — повторяла она, невидяще глядя перед собой, раскачиваясь и всё сцепляя и расцепляя пальцы на скатерти. — Господи, жалко-то как! Как жалко!..
Я молчал.
— Это она в мать пошла, — определила Василиса Васильевна, вытерев заново промокшие глаза, и сурово посмотрела в скатерть. — Да ещё какую сцену мне устроила!..
— Какую сцену?
— Да какую… Это я, значит, должна была следить, чтобы Василий Степанович ему денег не давал. А что Кондрашовку погубил, так ей такое и в страшном сне не могло привидеться, — и тоже, значит, я не уследила. Я во всём виновата.
Я осторожно поставил чашку на блюдце.
— Но в чём же я виновата?! — воскликнула Василиса Васильевна, воздевая ладони. — Что я могла, если он с ума спятил!.. А она прямо криком! И словами всякими! И меня, и Васю!.. И дураком старым его называла!.. Вообразите, Серёжа: прилюдно, на поминках!.. И опять на меня: ты, дескать, тому причина, что я без копейки осталась! Не могла старого дурака остановить, когда он последнее проходимцу отдавал!.. Проходимцу!.. А что ж ты сама-то с этим проходимцем!.. Сама-то как!.. Как не знаю кто!.. как кошка драная!.. А отец что?.. что отец, ей на отца плевать, она о деньгах больше думает!..
Василиса Васильевна замолкла и перевела дух.
— Боже мой!.. Ну ладно, это я сгоряча… Не такая она всё-таки, Лилианка-то, не такая… Господи, мне ведь и её-то как жалко!. Положение-то у неё теперь какое!.. Хуже губернаторского!.. Кондрашовку заберут… в кармане вошь на аркане… да ещё отца нет! За отцом-то она как за каменной стеной была, а теперь что?.. Вот беда-то!.. Кто ещё её, дуру такую, пожалеет?.. Может, её-то мне и жальче всех… Степанычу-то моему что? Степаныч мой с облачка глядит. Глядит, диву даётся. Вот, думает, дурачки какие у меня все… ишь, глупости какие там у них, заслушаешься!.. А её жалко… да что уж. Сама виновата, конечно… — Василиса Васильевна вздохнула и заключила: — Это точно, в мать она такая уродилась. Тут как ни прикинь — всё в мать получается.
— Да? Вам виднее.
— Ещё бы, — хмыкнула она. — Ещё бы не виднее. Когда Верка пропала, Лилианке года не исполнилось.
— Верка?
— Ну, — поморщилась она, — Вера Шерстянникова, Васина жена.
— Пропала — в смысле «погибла»? Лилиана говорила: мама на машине разбилась.
Василиса Васильевна поджала губы.
— Разве нет?
— Ну да, разбилась…
Василиса Васильевна взглянула на меня с сомнением.
— Судя по всему, тут что-то не так, — предположил я.
Она кратко вздохнула.
— Серёжа, чаю ещё? И почему вы не берёте кексики? Берите, хорошие кексики. Я старалась…
— Я возьму, — кивнул я. — Но тут вот какое дело, Василиса Васильевна. Вы же знаете, мы с Василием Степановичем работали над книгой его воспоминаний. И он мне очень много о себе рассказывал. Может, кое в чём мне о нём известно даже больше вашего…
— Ну, это вряд ли! — рассмеялась она.
— И потом: с Лилианой я никогда больше не увижусь, можете не сомневаться. Её ушей ничто не достигнет. А поскольку мне очень хотелось бы знать больше деталей о той жизни, в которую я и так довольно глубоко проник… я имею в виду жизнь Василия Степановича… может быть, вы всё-таки скажете мне, что скрывают ваши таинственные, но прозрачные умолчания?
— Да какие умолчания, бог с вами!.. — Она пожала плечами. — И чем это они такие прямо прозрачные?
Я молчал.
Она неуверенно покачала головой, откинулась на стуле, звякнула ложечкой о блюдце. И сказала, будто на что-то решившись:
— Мне ж пришлось ей вместо матери стать… Вместо Верки-то!
Когда Василиса Васильевна впервые применила столь уничижительное поименование, я решил, что это случайно. Не тут-то было: оказалось, так проявляется её давняя неприязнь к Верочке Шерстянниковой.
Сама-то Верка, рассказывала Василиса Васильевна, и трёх месяцев с девчушкой нормально не посидела. Ей когда ребёнком заниматься? У неё же планов громадьё: пробы, съёмки, ещё и в театре хотела она себя как следует застолбить, а то что же всё кино да кино, сколько можно. Такая мелочь, как рождение дочери, не могла своротить её творческую личность со столбовой дороги взыскательного художника. Она знала, что в конце пути её ждёт слава — настоящая, оглушительная слава, неоспоримая, даже, может, мировая!..
Так что ей не до младенца: у неё съёмки, пробы да театры, у неё премьеры да вечера, букеты да интервью.
А всё лишнее на Василисе: раньше хозяйство да принеси-подай, а теперь ещё и детская. Няньку, правда, взяли дополнительную: когда Василиса Васильевна заявила Кондрашову, что она не лошадь тянуть такую прорву; да и лошадь-то, если разобраться, во все стороны разом бежать не может.
Она тогда у Кондрашовых уже года три работала, а прежние долго не задерживались. Василиса Васильевна и сама раз собралась уходить: Верка слишком стала заноситься: барыня барыней, то ей не так, это не этак. Но тогда Василий Степанович не отпустил: нет, говорит, Вася, дорогая, как хочешь, а оставайся, ты всё наладила, только-только свет увидели, и опять, что ли, на сиротский манер? Нет, и всё тут, денег прибавил, Верку заставил пообещать, что не будет она попусту к домработнице цепляться. Да и привыкли все друг к другу, тоже кое-что значит. Ну она и осталась.
А когда стряслось это ужасное несчастье, Василисе Васильевне и вовсе деваться стало некуда. Отец, конечно, есть отец, да ведь мущинское дело какое, с мужчины в таких делах спроса нет. Лилиана у неё на руках. К тому же он долго в себя прийти не мог, ему дочь в ту пору была не мила, пил он сильно, всё думал горе залить… да никак не получалось. К следующей зиме стал Лилианку свою долгожданную обратно видеть.
Василиса Васильевна его тогда особо не винила, слава богу, что хоть очухался. Понимала: ему с таким сразу было не справиться, он Верку больше жизни любил.
Между прочим, она всегда чуяла, что добром это не кончится. Нельзя к женщине так относиться. Хоть немного, а должна она, какая
