— коротко ответил я, покосившись на маленькую Катю, которая отошла к стойке с пирожными и внимательно её рассматривает. Надеюсь, мне не придётся есть ещё сладости, иначе что-нибудь точно слипнется.
— Тогда не выпендривайся, не нарывайся, не говори лишнего, стисни зубы, терпи и улыбайся.
Я послушно оскалился.
— Да не мне, придурок! Дочери, когда она очнётся! Вот тебе коммуникатор внутренней связи, я с тобой свяжусь, когда операция закончится. Погуляй тут пока, я буду в госпитале.
— А я…
— А ты не будешь. Не обсуждается. И так уже напугал там всех.
* * *
— Пирожные были вкусные, — сказала Катя, — спасибо.
— На здоровье… Наверное, — у меня в желудке ощущение, словно я проглотил вымоченный в меду кирпич, но ничего страшного. Переживу.
— А мама злая какая-то. Говорила про тебя гадости зачем-то. Может, и хорошо, что она нас бросила.
— Не знаю. Вышло, как вышло, что уж теперь. Куда ты хочешь сходить? Только не в зал невесомости, иначе с пирожными нам придётся расстаться прямо в полёте.
— Я и так не собиралась. Самой не покувыркаться, а ты не умеешь правильно.
— Куда уж мне.
— Пошли в оранжерею? Там красиво, хоть и запах.
Я помнил запах оранжереи другим. Цветы, кровь и порох. Здесь я расстрелял почти весь небольшой боезапас «капитанского табельного», чтобы нашу с Катей кровь не выплеснули на воздух. Роскошная растительность под огромным стеклянным куполом — на «Форсети» тогда была лучшая оранжерея в Дальнем космосе — стала ареной главного сражения между «защитниками» и «интервентами». Много места, можно прятаться за кустами, устраивать засады, резать глотки — все торопливо играли в войну, подбадриваемые истошным свистом выходящего в трещины воздуха. Сейчас оранжерея заполнена едва наполовину, высоких деревьев нет, кустики мелкие. Во время катастрофы купол был повреждён обломками, растения погибли. А сейчас их столько не нужно, народу мало.
— Пап, ты не мог бы не видеть кровь и мёртвых людей? — спросила Катя. — Мне страшно и неприятно. Их же тут нет, они в твоей голове?
— Прости, Кать, не могу. Я это не контролирую.
Похоже, моё состояние ухудшается, галлюцинации становятся реальнее, и я уже с трудом различаю, что вижу глазами, а что всплывает из памяти. Чужой памяти, но очень отчётливо и резко.
— Это плохо, — кивает девочка. — У нас всё меньше времени. Надо было больше пирожных брать.
— Оу, пожалей мой желудок!
— Пошли на планету попыримся?
Купол оранжереи обращён к Солнцу (формально — «Сол-девять», но во всех «номерных» системах центральное светило называют просто «Солнце»), но если подойти к стеклу, то можно смотреть на здешнюю «Землю». В этой системе, единственной из всех, планета необитаема полностью, нет даже формальной, «для галочки», микроколонии. «Терра-девять» непригодна для обитания из-за высокой радиоактивности. Говорят, за сотни лет до открытия системы на планете разразился неизвестный катаклизм, превративший её в радиоактивную пустыню. Потом планета замёрзла, потом растаяла, но почти утонула, потом как-то нормализовалось, сейчас есть растительность и странноватый животный мир, но содержание радионуклидов в воде и почве слишком высокое. Если верить в сомнительную теорию о том, что «соло» создают миры, а не находят, то здешний первооткрыватель как-то особенно сильно не любил Землю.
Катя прилипла носом к толстому стеклу купола и смотрит вниз.
— Странно, наверное, жить на планете.
— На этой никто не живёт.
— Я знаю. Я вообще. Я не хотела бы.
— А чего бы ты хотела?
— Летать с тобой, искать всякие штуки, иногда возвращаться на станцию, чтобы пожрать пирожных.
— Разве не этим мы были заняты всю твою жизнь?
— Мне очень повезло, я живу так, как мне нравится.
— Ты настолько всем довольна?
— Абсолютно. Разве что ещё пару пирожных…
— Мой желудок!
— Одно! Маленькое!
— Ладно, уговорила, пошли.
До пирожных мы не дошли — завибрировал коммуникатор, который дала мне бывшая. Пришло сообщение: «Подойди в госпиталь».
* * *
— Я решила, что ты должен услышать это от меня, — сказала Катенька. — Наша дочь умерла.
Я молчал, глядя на неё невидящими глазами. Ведь это же может быть галлюцинацией? Может, да?
— Она слишком поздно оказалась в
