Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Не дождавшись ответа, Алишер, когда-то за приличную плату сопровождавший караваны в здешних краях, повернул коня и, сбиваясь на бег, быстро вернулся назад.
Солнце залило долину свежим утренним светом.
Пауза затянулась, и Субэдей намеревался уже вновь послать Алишера к бунтовщикам, чтобы повторить предложение, когда произошло нечто неожиданное. Сперва послышались мужские голоса, много мужских голосов, которые слаженно тянули одну бесконечно повторяющуюся скорбную интонацию. Спустя некоторое время в разных местах крепости среди остывших руин стали появляться люди. Страшно измождённые, в крови и саже, они подходили к краю стены и, постояв секунду, безмолвно падали вниз. На смену им поднимались новые и также бросались в бездну. Это были мужчины, крепкие, полные сил. Женщины с детьми на руках, старухи, опирающиеся на локти своих сыновей. Это были старики с клюками и подростки, муллы и наложницы, тюремщики и евнухи, кузнецы и поэты, беи с мальчиками и попрошайки. Ветер отчаянно рвал на них одежды, путал волосы. Постояв на краю, они безропотно делали шаг вперёд. Многие плакали, но никто не рыдал в голос. Потом смолкли и поющие голоса мужчин, поскольку муэдзины последовали за остальными. Раздавались лишь стоны тех, кому не посчастливилось разбиться насмерть.
Последним на стену выполз Кипчудук. Грузный, страшный, с растрёпанной синей бородой, он задержался дольше других; с трудом, опираясь на саблю, поднялся на ноги и жадным взором обвёл ряды монгольских всадников. Сперва он бросил саблю, и она мягко упала на тела его дочерей, потом прыгнул сам.
Монголы равнодушно наблюдали. Им было всё равно. Прошло время, прежде чем они неспешно со всех сторон двинулись к крепости, ворота которой так и остались заперты изнутри.
10
— А что, этот твой Будда богатый был человек?
С луком за спиной и притороченным к седлу колчаном, каан вместе с Лу Ю ехал по широкому полю, полному высокой, до самого колена коня, ярко-зелёной травой. Ветер загребал её пятернёй то в одну сторону, то в другую.
— Он был принц. Конечно, богатый. У него был дворец, слуги.
— Получается, ваш бог — просто хан.
— Нет, он бросил свой дворец, потому что увидел бедность, болезни, смерть. И сам сделался нищим. Сам, понимаешь?
— Ради чего это? Вот если я брошу всё и стану нищим, что будет?
— Нет, главное не в этом. Он был принцем, нищим, а стал Буддой. Этого мало, что-то изменить в своей жизни. То есть снаружи. А он высвободился из себя. Ну как это? Переместился. Обрёл нирвану… Я не знаю, как сказать.
— У нас есть такие шаманы. Смотришь — вроде он. А так, говорит, Небо видел, с духами разговаривал.
— Ну, как сказать… Просветление. Когда свет — в самом тебе. И смерти нет.
— Как это нет?
— Смерти нет. Потому что ты знаешь… владеешь собой. Ты переходишь из одного тела в другое, из одного состояния — в другое. И так вечно. Тело — не важно. Как одежда.
— Смотря куда, — усмехнулся старик. — Если в приличного человека переходишь, богатого, сильного, тогда, конечно, хорошо. А если в раба, тогда как?
— Ему не важно. Ничто не сравнится с нирваной. Земная жизнь — лишь отблеск того, что скрыто в каждом человеке.
— Значит, Будда просто задумался.
— Не знаю… Может быть, так.
— Разве можно поклоняться человеку, который просто задумался?
— Он познал правду, — помолчав, ответила женщина.
— Э-э, что правда, — скривился старик. — Я тоже знаю правду. И ты знаешь правду. Зверь тоже правду знает. Что с того? И куда ни кинь, правда — всегда в силе.
Каан остановил коня, замер, втянул в себя воздух, осторожно снял лук с плеч и заправил стрелу. Он словно впивался в окружающее пространство, словно старался слиться с ним. Через мгновение из травы выпорхнул рябчик. В ту же секунду стрела каана сбила его. Они подвели коней к трепещущему пёстрому комку.
— Вот видишь, — сказал старик мрачно. — Лучше хорошо знать это, — он обвёл рукой поле, — чем это, — и постучал себя по груди. — Во всяком случае, будешь сыт.
— Зажарим?
Он брезгливо поморщился:
— Э-э-э, птицу есть, что это?
Уйдя пониже, в подбрюшье гор, каан задумал охоту (дело почти священное для монгола), приготовление к которой мало чем отличались от военной операции. Решено было широким охватом взять холмистую долину, покрытую редкими лесами и выступающими ни с того ни с сего коронами скал. Целый тумен рассредоточился по огромной территории, чтобы скоординированными действиями загонщиков и ловчих вывести на открытое поле всю живность, обитавшую в здешних краях.
Как ни странно, но каан почему-то не испытывал ожидаемого азарта от охотничьих хлопот. А ведь именно эта забава всю жизнь доставляла ему самую сладкую радость. Что-то мучило его, точило, словно угроза, о которой знаешь, что она обязательно где-то есть, но которую не можешь не то что обнаружить, но даже понять, откуда она возникнет. Тонкий нюх хищника томился предчувствием утраты.
Кешекент не оставил в нём никакого следа. Он даже не распорядился сровнять его с землёй. Однако запах живой крови возбудил. И оттого страстное желание вернуться наконец назад в степь столкнулось с безотчётной жаждой битвы. Он то рассылал во все концы требования отчёта о состоянии дел, а получив, не мог вспомнить, с чего это; то погружался в охотничью лихорадку и загонял коней насмерть; то дни напролёт лежал в юрте, уткнувшись в одну точку перед собой; то учинял расправу, казнил и миловал, вёл отряды карателей по одному лишь намёку на смуту; то спал. Он мёрз и изнывал от жары одновременно. Ему как-то неможилось, и однажды, наблюдая с высокой скалы за манёврами загонщиков, он между прочим сказал сидящей сзади Лу Ю:
— Я так думаю, что вскоре мы пойдём к тебе в гости. Хочешь царство?
Он сказал это так, бездумно, вовсе не желая идти походом в Си-Ся, и сразу забыл о своих словах. На самом деле он готовился к возвращению в Керулен, это знали ближайшие орхоны и потихоньку уже снаряжали кибитки.
Ночью он спал, как всегда, тревожно. Лёжа на плоской войлочной кошме, ничем не отличающейся от той, на какой спал в детстве, старик ворочался с боку на бок и время от времени постанывал. Ему опять снился этот буйвол, который был его матерью, и опять он не мог решиться кинуть в него копьё. Буйвол глядел влажным глазом и не двигался с места, словно предлагал ему самому принять решение. Но он не мог. «Не знаю, — говорил он, страдая, — если ты буйвол, я убью тебя, но если ты мать моя, как поднять на тебя руку?» Буйвол молчал. Вдруг откуда-то вырвалась птица. Он вскинул копьё к плечу. «Осторожно!» — крикнула мать.
Каан открыл глаза. Сверху, из самого купола юрты, на него падало голубое в свете луны остриё ножа. Он успел увернуться — нож лишь царапнул висок. Откатившись в сторону, каан вскочил на ноги. В темноте кто-то готовился к нападению. Прыжок! — непроизвольным ударом локтя он отбросил от себя чьё-то лёгкое тело, нагнулся и сильно дунул на угли. В слабом свете вспыхнувшего огня в глубине юрты он разглядел Лу Ю. На ней была одна короткая белая рубашка. Обеими руками она сжимала клинок.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
