– А те, кто все-таки умирает? – решил подыграть ему Данька.
– Не знаю, – развел руками Михаил Яковлевич, и видно было, что незнание это мучает его сильнее всего. – Наверное, попадают в другой мир… ад, рай – называйте как хотите. Мне-то ни разу не удалось уйти. Наверное, не хватает воображения. Я перечитал не одну сотню книг о загробной жизни – уже здесь, в местной библиотеке. Но я не верю ни в одну из историй, я не могу представить рая, который бы меня устраивал, точнее – в который я мог бы поверить. Может, потому что книги эти – тоже плод воображения обычных людей? А вы, Даниил, другой. Вы – художник. У вас может получиться. Нарисуйте мне рай!
«Он сумасшедший, – понял Данька. – И как таким позволяют лечить других? Он же псих!»
– Ну ладно, – пообещал он доктору. – Я попытаюсь.
– Не верите, – произнес тот с горечью. – Ну… как же мне доказать?.. Ах, вот, как удачно! – воскликнул он вдруг. Повернулся к окну и сделал знак Даньке подойти: – Сюда, скорее!
«Он что, хочет меня из окна вытолкнуть?»
– Видите тех двух, в пиджаках?
– Д-да… Они тут часто… нет, не эти, но похожие…
– Так локус поддерживает гомеостаз.
– Что?
– Вы замечали за такими людьми какие-нибудь странности? Кроме того, что они очень часто появляются рядом с больницей?
– Вообще-то замечал. – Данька вспомнил, как двое «пиджачников» сцапали бородача в рогатом шлеме. – Загадочные личности.
– Они не личности, – уточнил Михаил Яковлевич. – Они рычаги гомеостазной регуляции данного локуса, – и, перехватив непонимающий Данькин взгляд, пояснил: – Гомеостаз – это динамическое равновесие, в котором пребывают все сложные структуры: организмы ли, механические ли системы. Ошибки случаются всегда, и чем сложнее система – тем чаще. Допустим, правоверный мусульманин оказывается в нашем «атеистическом» аду-раю – а это уже непорядок. И тогда локус выпускает эти вот псевдоподии, точнее, псевдолюдии, которые прикидываются людьми, чтобы не потревожить местных обитателей, – выпускает и вышвыривает мусульманина куда следует. Как организм, отторгающий предмет инородного происхождения. А потом втягивает щупальца обратно, до следующей необходимости.
– А Лариса? Ее тоже… отторгли?
– Нет, с ней и намного проще, и намного сложнее. Она скорее всего по-прежнему жива, и поэтому здесь вы ее никогда не найдете.
– А как же другие люди, которые, как вы говорите, засыпают там, а просыпаются здесь? У них же тоже были в прежней жизни друзья, знакомые…
– Не знаю, – сдался Михаил Яковлевич. – В каждом случае, наверное, локус компенсирует расхождение разными путями. В моем, например, оказалось, что все родственники попросту исчезли, как ваша Лариса. А кое-кому локус выдает на-гора искусственных как-бы-знакомых или подчищает память покойного. И… – Он запнулся и замолчал.
– Договаривайте, – попросил Данька. Перед глазами плясала дата на газете с подоконника.
«Чем сложнее система, тем чаще случаются ошибки». И «наше воображение способно воздействовать на локус» – хотя этого, кажется, доктор не говорил.
– Наше воображение, – сказал Михаил Яковлевич, – способно воздействовать на локус. В первую очередь – на то, как пространство «обходится» с нами. Тот, кто – возможно, подсознательно – ожидал в своем посмертии воздаяния за грехи, «получает» соответствующие муки. Не банальные сковородки, Коцит или смолу – в конце концов, физические страдания – самые примитивные, к ним рано или поздно привыкаешь. Нет, здесь мучения «заточены» под каждого индивидуально. – Он замолчал, а Данька подумал, чем же «угощает» Михаила Яковлевича его персональный ад. Подумал, но спрашивать не решился. – Ваша Лариса, – слова давались доктору нелегко, словно он произносил приговор тяжело больному, – ваша Лариса, я думаю, это и есть ваши индивидуальные мучения. Точнее, не она сама, а то, что вы ее будете искать, но никогда не найдете. Иначе локус не оставил бы вам надежды. И отобрал что-нибудь другое: ноги, руки, возможность рисовать.
– Но почему?!. Почему именно она?!
Михаил Яковлевич не стал отвечать, присел на краешек кровати и повел сутулыми плечами.
– Не огорчайтесь, – попросил он. – В конце концов, она жива – где-то там. А локус в лучшем случае подарил бы вам эрзац, подделку, куклу – да, говорящую, внешне ничем не отличающуюся от вашей любимой, – но куклу.
– Я вам не верю, – прошептал Данька. – Не верю! Вы псих! Вы… вас надо в больницу!..
– Я уже в больнице, – невесело усмехнулся доктор. – Знаю, поверить в то, что я рассказал вам, нелегко. Я давно уже не решался никому… просто, молодой человек, я увидел в вас надежду. Не только для себя. Подумайте: что происходит с теми, кто умирает здесь, куда они попадают? Ведь они по-прежнему не верят в лучшую жизнь по ту сторону смерти. Их воображение не способно породить ничего, даже близко похожего на то, во что они могли бы поверить. Я прошу вас: нарисуйте рай. Не сейчас, не здесь – когда-нибудь потом, но нарисуйте. Так, чтобы каждый, увидев, поверил.
Он ушел – и, словно только и ждало этого момента, включилось радио. Сообщило: «…ранняя версия известной песни», – и, зашипев, взорвалось хриплым голосом:
– …так в миру повелось: всех застреленных балуют раем!
А оттуда – землей: береженого Бог бережет!
На полуслове радио подавилось помехами, по-человечески протяжно вздохнуло и затихло.
– Псих… – прошептал Данька, качая головой и глядя в запертую дверь – как в спину доктору. – Псих!
И заплакал.
* * *
Через пару недель его выписали из больницы. Квартира, которую Данька снял, встретила пылью и запахом плесени; по кухонному столу бегали жирные, лоснящиеся тараканы. Данька заплатил наперед за несколько месяцев – неудивительно, что хозяева визитами не тревожили.
В общаге никого не было: лето, ребята разъехались. Данька наведался к бабуле, убедился, что с ней все в порядке, и поспешил обратно в город. Искать Лару.
С чего начать? С новых хозяев ее квартиры – в жэке наверняка должны знать имя и фамилию вселившихся.
И Данька пошел в атаку: сперва на жэк, где поймать нужного чиновника было нелегко, а вызнать у него что-нибудь – и того сложнее.
Он вел наступление по нескольким фронтам: искал выходы на грузовой фургон с рекламной надписью «Доставка грузов», который увез Ларису и ее семью в неизвестном направлении; нащупывал возможные ниточки к нынешнему владельцу Лариной квартиры. Ниточки дразнили: рвались, уводили в никуда, свивались в петли… но как только Данька впадал в отчаяние, появлялась новая надежда, и он со свежими силами бросался в бой.
Лето неожиданно закончилось, а он вдруг обнаружил, что рука сама тянется к кисти, кисть – к купленному еще до аварии, да так и не пользованному холсту.
Подрабатывал пейзажными миниатюрами, которые продавал в подземке у площади Независимости, а для себя рисовал… разное. Но не рай: зачем?
