больше любит. А с пустыми руками обращаться — пустое же дело. Ничего не получится.
У него багаж — два больших чемодана. Больших и нелегких, в купе заносили двое помощников, верно, из числа работников ЦУМа.
— Молодой человек, вы мне не поможете? — обратился он ко мне. — Я ваш чемоданчик понесу, а вы мои. Вы молодой, крепкий.
Интересно, да. Он так и не удосужился спросить, как меня зовут. Достаточно «молодой человек». Всё лучше, чем при царе, «эй, человек, пару пива!»
— Нет, — ответил я.
— Что — нет?
— Я не буду нести ваши чемоданы. Мой чемодан играет роль щита — он гарантированно держит пистолетную пулю. Одной рукой я прикрываюсь чемоданом, другой веду огонь по нападающим. Такова инструкция.
Вальяжность с лица Крячко исчезла мгновенно, и столь же мгновенно вернулась бледность.
— Вы… вы думаете, что…
— Я думаю, что всё только начинается. Желаю приятно провести время в Москве.
— Но… но я… но вы…
— Вам, товарищ директор, сейчас ничего не грозит. Смело занимайтесь своими делами, раздавайте дары, и всё такое. А насчет чемоданов… Видите? — я показал в окно. По перрону шли носильщики с тележками. — Я пришлю вам человека, он и с чемоданами управится, и такси вам найдёт без очереди. Местная такса — пятерка.
— Какая пятерка?
— Обыкновенная. Советскими рублями.
И я пошёл к выходу.
Допустим, четвертому виконту Монморанси с детства внушали, что он особенный, что знать — соль земли, а простолюдины существуют лишь для того, чтобы знати повиноваться и прислуживать.
Но откуда такие мысли у простого советского человека Крячко? Рос он, судя по произношению, в бедняцкой семье, максимум в середняцкой, а поди ж, как быстро перенял мировоззрение знати. Подай, принеси, и будь благодарен за то, что на тебя обращают внимание.
Выйдя из вагона, я не поленился послать носильщика в четвёртое купе, мол, там серьезный клиент, денег не пожалеет.
А ведь пожалеет, очень пожалеет. Он считает, что от низших ему всё положено бесплатно, вне очереди, и с восторженным поклоном. А тут молодой человек чемоданы не несёт, да ещё присылает носильщика!
Других писателей для вас, товарищ Поликарпов, в стране нет. Работайте с этими. Или уже расхотелось?
Мне носильщик не требовался, да и такси тоже. Москвичи потихоньку привыкли к новым расценкам, и у стоянки образовалась очередь. Не очень большая, так и такси не сказать, чтобы много. Мне-то с маленьким чемоданчиком можно и на метро, а вот у Крячко чемоданы большие, два, плюс портфель, ему такси обязательно.
По перрону я шёл не спеша. Привыкал к окружению.
Октябренком я побывал в трансформаторной будке. У Витьки, с которым мы сидели за одной партой, отец работал электриком. Он уехал в отпуск, а ключ от будки дома оставил. Вот Витька и позвал меня: пойдем, говорит, посмотрим.
Оно же страшно: на двери череп скалится, и надпись «Опасно для жизни». Страшно, но заманчиво.
И мы пошли.
Что-то гудело, тёплый странный воздух с запахом не поймёшь чего, и закрытые металлические шкафы. Открывать их мы и не пытались, тихонько-тихонько вышли вон, но будку эту я потом долго видел в кошмарах: дверцы шкафов открывались, из них вылезали скелеты, пытались нас поймать, Витька спотыкался, падал, скелеты тащили его в шкаф, чтобы подключить к электричеству, а я терзался, не зная что делать, убегать, или спасать Витьку.
Иногда убегал. Иногда возвращался спасать. Но в шкафу уже был не Витька, а маленький скелетик. Плоть превратилась в электричество. И этот скелетик хватал меня мёртвой хваткой!
Дело не в кошмаре, а в ощущении электричества, которое я испытал в будке. Пятьдесят герц, или сколько там, но электричество определенно на нас повлияло. На меня — точно. Да и Витька признавался, что не всё у него в порядке. Мочиться стал во сне, и мочился года полтора. Такая вот история.
А ведь взрослые работают, и ничего.
Так то взрослые.
И кто сказал, что — ничего? Может, очень даже чего?
С тех пор я без нужды ближе, чем на двадцать шагов, к трансформаторным будкам не приближаюсь. А нужды у меня нет никакой, значит, и вообще не приближаюсь.
В Москве я первые часы чувствую себя, как в той будке. Напряжение прямо разлито в воздухе. И кажется, что сейчас повыпрыгивают скелеты, и утащат вниз, в метро. Это уже другой кошмар, взрослый: метро, полное мертвецов. У меня много кошмаров, увы. Всяких.
Но я с кошмарами борюсь. И небезуспешно, порой проходят недели, прежде чем они возвращаются, кошмары.
Опытным путём я понял, что бороться с кошмарами нужно не ночью, а днём. Хорошо помогает умеренная физическая нагрузка.
И я решил пройтись. Избыть кошмар движением.
Шёл, поглядывал по сторонам, и постепенно вживался в город. А город — в меня. И когда я почти час спустя подходил к Дому На Набережной, чувство напряжения рассеялось. Почти.
В квартире тихо: девочки в издательстве… или на киностудии… или в ЦК комсомола… или ещё где-то, у них день расписан по часам. По минутам не получается: пунктуальность москвичей пока не вполне космическая, но скоро, скоро…
На столике в холле, куда мы обычно кладём свежие газеты, записка: «Чижик, 'Москва», у пальмы, 19.00, парадная, «Матушка».
То есть обед, а по времени ужин намечен в ресторане «Москва», за нашим обычным столиком, и будут приглашенные лица, на которых я должен произвести впечатление своими орденами. Прибыть на «Матушке», то есть на «Волге».
Верно сказал товарищ Крячко: Москва любит подношения. А обед в хорошем ресторане — одна из форм подобных подношений. Обед безупречен с юридической точки зрения, но весьма ценим москвичами. Кажется порой, будто они из голодного края приехали. А главное, засушливого.
Пейте, гости дорогие, не жалко. Лишь бы на пользу.
Мне нужно быть в ЦеКа комсомола в четырнадцать ровно. Времени достаточно и отдохнуть с дороги, и привести себя в порядок. Этим я и
