хоть месяц, хоть два прожить в лесу.
Мать тоже стала меняться, но в другую сторону: ей отец про содержание наших поездок не рассказывал, мог взять меня за город на несколько дней, а то и неделю. Мы виделись много реже обычного, хотя не сказал бы, что это кому-то было во вред. Когда я оставался с ней, она меня ни о чём не спрашивала, зато всё чаще приглашала подруг. Те смотрели на меня с неприязнью, а порой и в моём присутствии говорили про отца какие-то гадости и советовали разводиться.
В итоге мать подала на развод. Отец не стал уговаривать и согласился, но с одним условием: я месяц буду жить только с матерью, чтобы она попробовала наладить со мной контакт, я ведь единственный ребёнок в семье, меня бы почти наверняка оставили с ней.
Поначалу всё было как раньше: мать занимается своими делами, я — читаю книги дома или в одиночестве гуляю на улице. Единственный момент: я должен к ужину, к восьми вечера, быть дома. Мы расходились по своим комнатам и встречались только на следующее утро за завтраком.
Потом мать решила попробовать завоевать моё доверие. Мы стали ходить в кино, гулять в парках аттракционов и просто в парках, посещали музеи. Тут я начал осознавать, насколько мы с матерью разные: она с большим удовольствием обсуждала со мной внешний вид людей, цену вещей и вкус еды, но когда я задавал какие-то фундаментальные вопросы, требовавшие багажа знаний, она не могла на них ответить. Больше всего она пыталась узнать, чем же мы с отцом занимались за городом, выпытывала, не делал ли отец со мной что-то неприличное и всякое в этом роде. Я не отвечал. Тогда она сама разоткровенничалась о себе.
Она рассказала, что в молодости была лёгкой на подъём девчонкой с ветром в голове. Ей нравилось крутить романы, встречаться и расставаться с парнями, кружить им головы. Дискотеки, кино, поездки на юг — в этом состояла жизнь. Со временем подруги нашептали, что пришла пора выходить замуж. Они хором говорили, что лучше всего быть женой военного. В итоге на курорте она встретила офицера, майора советской армии, крепкого мужчину, за которым как за каменной стеной. Вскоре родился я, и тогда она поняла, что жизнь на деле оказывается в разы сложнее. Мы стали ездить из одного конца нашей необъятной страны в другой, поэтому я жил без бабушек и дедушек, ребёнка не на кого было скинуть. И она призналась, что ощущала себя в заточении, связанной по рукам и ногам, обязанной время и силы уделять ребёнку. Ей не хотелось этого делать, она была готова на всё, лишь бы хоть на миг почувствовать прежнюю свободу. Кто-то в таком случае ищет приключений на стороне, но она много говорила о том, что даже не думала изменять…
— Она обсуждала с тобой измены? — с удивлением спросила Алина.
— Мы не обсуждали это — она просто выговаривалась, а я слушал, но при этом всё понимал. Тот наш разговор — хотя больше похоже на исповедь одинокой замужней женщины — произошёл в парке. Мы пришли после этого домой, поужинали и разошлись по комнатам. Всю ночь за стенкой я слышал плач.
До конца испытательного срока оставалась неделя, но после откровений мы вообще перестали общаться. Даже виделись редко — мать старалась не появляться у меня на глазах. Я понимал, что в её душе начался круговорот эмоций и попытка переоценить жизненные ценности. Пару раз, случайно пересекаясь взглядами, я понял, что ей безумно стыдно передо мной. Стыдно за своё поведение, за то, что мы с отцом серьёзнее относимся к жизни, чем она. Я же только недавно понял, что требовать от женщины, которая постоянно жаждала развлечений, стать прилежной домашней женой — просто глупо. Даже рождение ребенка не превратило её в заботливую мать, которая холит и лелеет своего ребенка вплоть до его старости. Она заботилась обо мне, но ощущала себя в заточении.
Потом состоялся суд, на котором она была тише воды ниже травы и объявила, что готова оставить меня отцу. Голос её срывался, в глазах стояли слёзы, но радовало, что каждый из нас троих понимал, что это решение — самое лучшее. Мы вместе вышли из здания суда, отец нёс две большие сумки: нас с ним ждал поезд, квартира осталась матери. Та посмотрела на нас по-доброму, безо всякой злобы, поцеловала каждого в щёку и сказала отцу: «Береги его». У дороги стояла чёрная машина с затемнёнными стёклами, мать, не оборачиваясь, села в неё и уехала. Больше я её никогда не видел.
— А потом? — спросила Алина.
— Потом были несколько суток в поезде и домик в лесу, где мы с отцом жили вдвоём до поры до времени. Когда мне исполнилось двенадцать, он сдержал обещание и обучил сущностям за год. А лет семь назад он ушёл.
— Куда?..
— Он не сказал. Просто объяснил, что я уже самостоятельный и спокойно проживу один. А ему пора снова взяться за поиски истины.
— «Поиски истины»? Что это значит?
— Не знаю.
— А после этого он связывался с тобой?
— Нет.
— Ни письма, ни — как его там? — телеграммы?
Валера помотал головой.
— Я бы сейчас задал много вопросов, в том числе по сущностям. Тогда это казалось мне неким сакральным знанием, не требующим объяснений, но, стоит признать, здесь очень много тёмных пятен.
— Как думаешь, он имеет отношение к Эннее? Или к одной из организаций?
— Вряд ли. Может, решил найти того мудреца или вообще сам таким стать, чем не вариант… Ладно, пора идти.
Валера встал, обулся, подождал, пока обуется Алина.
Пошли обратно тем же маршрутом, теперь уже Алина казалась загруженной, а вот Валере значимо полегчало, как будто груз упал с души. Мимо гаражей, частных домов и садов, на обратный автобус, в город. Да, душный и отталкивающий, но пережить можно.
Когда проехали пару остановок, телефон Алины запиликал. Та посмотрела на дисплей без эмоций, задумалась. Затем, слегка покусывая губы, настрочила ответ.
— Это мой информатор, — коротко сказала она. — Хочет встретиться.
— Когда?
— В районе обеда. Думаю, мы успеем до… «мероприятия». Может, что-то новое и интересное расскажет, что облегчит нам дела. — Помолчала и прибавила: — Или вообще не придётся куда-то идти… Ох, как думаю о том, что мы будем ездить по городу и следить за Культом, который что-то собрался делать, — сердце в пятки проваливается.
«Да, лучше, если бы Алинин знакомый рассказал что-нибудь такое, что позволит ни за кем не
