class="p1">Но ничего этого Персефона не сделала. Она медленно вернулась к креслу и тяжело опустилась на него, избегая встречаться с Эрикой взглядом.
– Я боялась, что когда-нибудь это случится. Что в конце концов правда выплывет наружу.
– О чем ты говоришь, мама? – растерянно спросила Эрика.
– Арес Вергопуло… я долго пыталась стереть из памяти это имя, и мне почти удалось. Почти – потому что в действительности он никогда не покидал моих мыслей, а я только делала вид, что все забыла, ведь забыть такое можно, только умерев и заново родившись!
Застыв от ужаса, Эрика во все глаза смотрела на мать. Сейчас перед ней сидела не Персефона, а совершенно незнакомая женщина – с горящим ненавистью взглядом, со скорбными складками в уголках рта, со сжатыми в кулаки ладонями и неестественно выпрямленной спиной.
– Так ты хочешь знать, кто твой отец? – внезапно спросила Персефона прежним спокойным тоном, от которого по спине Эрики поползли мурашки.
– Мой отец – Виктор Джоунс! – выкрикнула она, цепляясь за родное имя как за последнюю ниточку, еще соединявшую ее с прежней, такой безгрешной и упорядоченной жизнью.
Персефона покачала головой и расправила сбившуюся кружевную салфетку на спинке кресла.
– Виктор Джоунс познакомился со мной, когда тебе было полтора года, Эрика. Он женился на мне, а тебя удочерил. Мне следовало самой дежурить у постели умирающего отца, тогда бы ты никогда не узнала… но что случилось – то случилось, и теперь глупо скрывать от тебя истинное положение вещей, ведь ты бы все равно не успокоилась, пока не докопалась до правды.
– Я не хочу… – Эрика сглотнула. – Я не хочу ничего слышать. Молчи, мама. Пожалуйста, молчи!
– Тебе станет легче, когда ты узнаешь правду, – увещевающим тоном сказала Персефона. – Ты все равно уже знаешь главное: что Виктор Джоунс не был твоим биологическим отцом. Так почему бы тебе не узнать остальное?
Какое-то время обе молчали, а потом Эрика, подчинившись неизбежному, тихо спросила:
– Я действительно похожа не на тебя, а на того, другого?..
– В тебе есть мои черты. Да, безусловно. Глаза у тебя мои, и овал лица, и изгиб губ… Если бы у меня сохранились фотографии пятнадцатилетней давности, я бы тебе показала, и ты бы увидела сходство. Но мы так спешно бежали с Коса, что почти ничего не взяли – только самое необходимое: деньги, документы и кое-что из одежды.
– С Коса? – недоуменно повторила Эрика. – Но вы с дедушкой приехали с Родоса…
– Мы всем так говорили. Точнее, дедушка говорил, а я никогда не оспаривала. Мне хотелось забыть… забыть всё, даже название острова, на котором я родилась! – яростно проговорила Персефона.
– И что случилось там, на Косе? – спросила Эрика.
Она и хотела, и боялась услышать ответ. Смутные догадки роились в ее голове… она была уже достаточно взрослой, чтобы знать подробности отношений между мужчиной и женщиной – разумеется, пока только в теории. Она знала, что отношения эти могут быть как созидательными, основанными на взаимной любви и уважении, так и грязными, всеми осуждаемыми, подчиненными животной похоти. Эрика всегда считала, что сама она – дитя искренней, чистой любви. Сколько она себя помнила, отец – то есть Виктор Джоунс – относился к матери с уважением и нежностью, и Персефона отвечала ему тем же. Для Эрики союз отца и матери был идеалом, к которому она стремилась. Ей хотелось, когда она вырастет, иметь такую же крепкую семью, за одним лишь исключением: в ее семье будет не один ребенок, а много детей – трое, четверо или даже больше. Эрика недоумевала, почему Персефона ограничилась только ей одной, и находила этому лишь одно объяснение: возможные проблемы со здоровьем, которыми мать, разумеется, с ней не делилась.
И вот теперь выстроенный ею хрустальный дворец стремительно рушился, и она падала вниз, и осколки оставляли на ее душе глубокие кровоточащие порезы.
Персефона надолго ушла в себя. Она сидела не шевелясь, обхватив колени руками и глядя в одну точку; ее губы сжались, превратившись в две узкие полоски.
– Мама! – позвала Эрика. – Так что случилось на Косе?
– Что? – Персефона очнулась и посмотрела на дочь с некоторым удивлением. – Я разве до сих пор не рассказала? Прости. Должно быть, я рассказывала кому-то внутри себя, и этот кто-то мне даже отвечал… – она помолчала, собираясь с мыслями. – Знаешь, Эрика, я была очень красивой девушкой. Ты тоже уже почти красавица, но все же не сравнишься со мной, шестнадцатилетней. На меня заглядывались все местные парни, а я не обращала на них внимания. Гордая была, цену себе знала. Мы жили вдвоем с отцом. Мама умерла, когда я была совсем маленькой, а отец так и не женился снова – не хотел, чтобы у меня была мачеха, а может, просто не нашел женщину, которая смогла бы занять мамино место. У него был маленький магазинчик, в котором продавалась всякая всячина. Жили мы не богато, но на жизнь вполне хватало. Я с десяти лет вела домашнее хозяйство, хотя отец старался не нагружать меня тяжелой работой, многое сам делал по дому. Он меня баловал. Покупал красивые платья, отпускал гулять с подружками и не контролировал, куда я хожу и с кем, и я его доверие оправдывала. Он настоял, чтобы я окончила полный школьный курс, и хотел, чтобы я пошла учиться дальше – в колледж или даже в университет. Деньги на мою учебу откладывал – а они нам совсем для другой цели пригодились…
Я хорошо помню то лето. Стояла страшная жара, и все ходили практически раздетыми, на грани приличия. Я сшила себе коротенький сарафанчик на узких лямках, не сарафанчик даже, а так – одно название… на белом фоне – ярко-красные маки, а по подолу зеленые листья. Кожа у меня была загорелая, ноги длинные, а волосы я поднимала наверх, только несколько прядей падали на спину и плечи, а все остальное улиткой лежало на затылке. Когда отец увидел меня в этом сарафане, то впервые изменил своей привычке и запретил мне его надевать. «Если хочешь, носи дома, – сказал. – но на улицу в нем выходить и думать не смей!». Я пообещала, чтобы его не расстраивать, но как только он ушел на работу, облачилась в обновку и отправилась купаться. Тогда-то и увидел меня Арес Вергопуло. Я шла по дороге в сторону пляжа, а он проезжал мимо в своем черном автомобиле. Автомобиль затормозил рядом со мной, стекло опустилось, и я увидела лицо Ареса: красивое, хищное, надменное. Я отвернулась и быстро перешла на другую сторону, а
