за стеклом чье-то лицо. Испугаться она не успела, потому что почти сразу поняла, что это не призрак и не вор, а всего лишь Мак, бледный и очумелый, явившийся из ветреной зимней ночи.
– Ну же, впусти меня, – произнес он негромко, а оказавшись в прихожей, сжал Фиби локоть и хрипло зашептал:
– Как Роза?
– Благодарение Господу, получше, – ответила Фиби с улыбкой, которая солнечным светом озарила смятенную душу несчастного парнишки.
– То есть завтра она поправится?
– Да нет, куда там! Дебби говорит, у нее наверняка будет ревматическая лихорадка, а то и немония! – ответила Фиби, тщательно выговаривая на этот раз шкодливое слово.
Мак тут же повесил голову, его снова начали терзать угрызения совести; потом он тяжко вздохнул и поинтересовался:
– Мне ведь, наверное, к ней нельзя?
– Да уж куда там, прямо среди ночи – мы ее пытаемся усыпить!
Мак раскрыл было рот, но тут у него немилосердно защекотало в носу, и громкое «Апчхи!» эхом разнеслось по всему притихшему дому.
– А удержаться нельзя было? – с упреком поинтересовалась Фиби. – Наверняка ж ее разбудили.
– Да я сам не ожидал. Все у меня сегодня наперекосяк! – простонал Мак и развернулся к двери, не желая нанести еще какого-нибудь вреда своим присутствием.
Но тут сверху долетел негромкий голос:
– Мак, поднимись, Роза хочет тебя видеть.
Мак взлетел по ступеням, наверху его ждал дядя.
– Ты чего в такое время явился, приятель? – шепотом спросил доктор.
– Чарли сказал, что это я во всем виноват и если она умрет, то я убийца. Я не мог заснуть, вот и пришел выяснить, как она, и никто об этом не знает, кроме Стива, – сообщил Мак с такой тревогой на лице и в голосе, что доктору не хватило духу в чем-то его винить.
Больше Мак ничего сказать не успел – до них донеслось слабое: «Мак!», после чего доктор торопливо прошептал:
– Давай, но только на минутку, чтобы она не переживала, а потом сразу уходи, ей нужно поспать.
И доктор отвел племянника в комнату больной.
Лицо на подушке было совсем бледным и детским, улыбка, которой Роза встретила двоюродного брата, слабой – девочка обессилела от боли, но не могла заснуть, не рассеяв его тревогу.
– Я узнала твой смешной чих и поняла, что ты пришел обо мне справиться, хотя уже совсем поздно. Не переживай, мне лучше, и я сама виновата, что заболела, ты ни при чем; глупо было стоять на холоде только потому, что я что-то пообещала.
Мак тут же все объяснил, обильно посыпал голову пеплом, стал умолять, чтобы она ни в коем случае не умирала, – тирада Чарли произвела на бедолагу сокрушительное впечатление.
– А я и не знала, что могу умереть. – Роза снова подняла на него большие серьезные глаза.
– Ой, только не это; но ведь люди иногда умирают прямо ни с того ни с сего, вот я и не мог уснуть, не попросив у тебя прощения, – забормотал Мак, думая про себя, что Роза уже очень похожа на ангела, с этими ее золотистыми локонами, рассыпавшимися по подушке, и печатью покорности и страдания на бледном личике.
– Ну, я вряд ли умру, мне дядя не позволит, но если вдруг – помни, что я тебя простила.
Она ласково глянула на него просиявшими глазами и, увидев, как жалок он в своем бессловесном горе, мягко добавила, притянув к себе его голову:
– Под омелой я тебя целовать отказалась, а сейчас поцелую: хочу, чтобы ты точно знал, что я тебя прощаю и по-прежнему очень люблю.
Все это перевернуло душу бедному Маку; он смог лишь пробормотать слова благодарности и тут же ретировался, пробрался на ощупь до кушетки в дальнем конце зала и лежал там, пока не уснул, обессиленный попытками «вести себя как взрослый».
Глава двадцать вторая
Чем бы заняться
Какими бы опасностями ни грозила внезапная болезнь, они скоро миновали, хотя тетя Сара, разумеется, отказывалась в это верить, а дядя Алек еще много месяцев пестовал свою девочку с удвоенной бдительностью и нежностью. Розе очень понравилось болеть, потому что, как только ушла боль, начались всяческие приятности: неделю-другую она вела жизнь маленькой принцессы, не покидая «будуара», а все остальные ее баловали, развлекали и лечили самым умилительным образом. Потом доктору пришлось уехать – тяжело заболела его давняя приятельница, – и тут Роза почувствовала себя птенчиком, лишенным ласкового материнского крыла; особенно остро она ощутила это однажды днем, когда тетушки прилегли отдохнуть, а в доме повисла полная тишина – лишь снег тихо падал снаружи.
«Пойду отыщу Фиби, она всегда такая жизнерадостная и деловитая, а еще ей нравится, когда я ей помогаю. Если Дебби не запретит, можно наготовить карамелек – будет мальчикам сюрприз, когда они придут», – подумала Роза, откладывая книгу; она очень соскучилась по обществу.
Прежде чем войти в кухню, она осторожно заглянула туда через окошко для подачи блюд, потому что, когда Дебби была на месте, она не дозволяла никакого «баловства». Оказалось, что путь свободен, лишь Фиби сидит за столом, опустив голову на руки, и, видимо дремлет. Роза как раз собиралась громко сказать: «Бу!», но тут Фиби подняла голову, вытерла синим фартучком мокрые глаза и с решительным видом продолжила трудиться над чем-то, что ее явно очень занимало. Над чем именно, Розе было не разглядеть, поэтому ее начало разбирать любопытство: Фиби писала стареньким плюющимся пером на обрывке оберточной бумаги – что-то копировала из неведомой книжки.
«Нужно узнать, чем наша лапушка занимается, почему она плакала, почему так поджала губы и снова изо всех сил взялась за дело», – подумала Роза, тут же забыв про карамельки.
Она подошла к двери, шагнула в кухню и непринужденно произнесла:
– Фиби, мне нечем заняться. Может, тебе как-то помочь или я только помешаю?
– Да что вы, душенька, конечно нет; я люблю, когда вы приходите, особенно ежели у меня все прибрано. Чего хотите поделать? – откликнулась Фиби, открывая ящик с явным намерением припрятать свои вещички; Роза, однако, ее остановила, воскликнув, как любопытный ребенок:
– Ну-ка дай посмотреть! Что там у тебя? Я Дебби не скажу, если ты не хочешь.
– Да вот пытаюсь маленько поучиться, только голова глупая, ничего не выходит, – неохотно ответила девочка и показала молодой хозяйке свои жалкие каракули.
Сломанная черепица вместо грифельной доски, огрызок карандаша, старенький альманах вместо букваря, несколько клочков пожелтевшей или оберточной бумаги, тщательно разглаженные и сшитые в тетрадку, несколько рецептов, переписанных опрятным почерком бабушки Изобилии. Вот из этого, да еще из пузырька с чернилами и
