class="p1">— Двадцать девятого декабря, — отвечает гордо.
— Так это же двойной повод! — тут же подхватывает Ажинова. — Тогда точно надо! Лина, — поворачивается она ко мне, — а ты сможешь договориться с Глебом, чтобы отпустил тебя к нам?
— А мы расстались, — пожимаю плечами. Вот и настал этот момент. Сначала мои друзья, а затем и все остальные узнают.
— Как? — Людмила выглядит ещё более поражённой, чем Диана до этого.
— Вот я же говорил, — довольно потирает руки Хомяков.
— Вот так, — отвечаю. — Позже расскажу.
— А мне послушать эту историю всё ещё нельзя? — вклинивается Князев, иронично дёргая бровь и губы в усмешке.
— Можно… — выдыхаю, глядя ему прямо в глаза, без сил оторваться, и почему-то краснею.
Я вдруг замечаю, что наши плечи с Михаилом всё это время соприкасаются, а нога чувствует тепло мужской ноги. У Князева есть возможность отодвинуться ещё, давая дополнительное пространство нам всем, но он этого не делает. Если бы на месте этого рыжеволосого парня был Антон, то не чувствовала бы такого щекотного трепета и почти детского восторга внутри. Мы больше не друзья — это правда. Я вижу это в глазах Михаила, а он, наверняка, в моих.
Глава 40. Вместе
Михаил
Аркадий Евгеньевич осмотрел каждого из присутствующих студентов с тем самодовольным видом, который может быть только у преподавателя в день сдачи экзамена. У нас же сегодня зачёт, однако, этому дядечке всё равно радостно наблюдать взволнованные лица перваков. Двигается он вальяжно, неспешно. То рукава рубашки поправит, то волосы пальцами причешет. В окно взгляд бросит, ручку возьмёт и что-то себе там в журнале рабочем напишет. Мы все сидим в ожидании указаний, переглядываемся между собой, корчим разные гримасы. В аудитории то и дело слышатся шепотки, кто-то тихо хихикает, а где-то даже нервно вздыхают.
— Ну, бедолаги, — заговорил Аркадий Евгеньевич, — по алфавиту будем подходить или по желанию?
— А как же автоматы? — зашумели отличники группы со старостой во главе. — У нас все баллы есть!
— А, автоматы хотите? — дразнится преподаватель.
— Вы обещали! — встревает наш до сих пор молчавший Антон, хотя ему-то как раз автомата никто не обещал.
— Ну, раз уж я сам обещал, то с автоматчиков и начнём. Подходите по одному с зачёткой, а остальные потом со своими докладами будете выступать.
Смотрю на Хомякова, сидящего по правую сторону от меня со скучающим видом. Перед ним та самая несколько помятая распечатка доклада, с которой ему предстоит выступление перед преподом — у единственного из нас четверых.
— Тебе удачи пожелать или как? — спрашиваю, усмехаясь.
— Сейчас не нужно, — Хомяков отрицательно качает головой. — Пожелаешь перед зачётом по философии. Я подойду самый последний, когда вся аудитория опустеет. Затем получу подпись Анны Ивановны. А после… я к ней подкачу.
— Подлетишь, — смеюсь, бросая взгляд на Лину с Людой, что пересели на самый первый ряд вместе с остальными автоматчиками, — на крыльях любви!
— На себя бы в зеркало посмотрел, — пихает он меня. — Хотя нет, не смотри, а то ослепнешь от собственного сияния!
— Какого такого сияния?
— Ой, не начинай быковать только! Я лучше промолчу, а ты вставай и тащи свой зад отсюда. Там «твои» почти все уже разошлись.
«Мои» это те самые автоматчики, набравшие в течение семестра достаточное количество баллов, чтобы можно было сейчас просто протянуть зачётку и получить подпись. Люда, смотрю, уже довольная идёт к выходу, а Лина оборачивается на меня с вопросительным взглядом.
— Ладно, хомяк, сиди тут ещё миллионы лет эволюции, а мы на отдых, — треплю друга за плечо, а затем встаю и, размахивая зачёткой, иду к преподу и оставшимся отличившимся. Довольный, «сияющий», как говорит Антон. Разве что не посвистываю ещё.
Беляева идёт вслед за Ажиновой, я тоже получаю свою подпись и иду к выходу, бросая последний насмешливый взгляд на Хомякова, подпирающего ладонью подбородок. Мы же втроём, уже стоя в коридоре, решаем, что сейчас самое время отправиться в буфет и хорошенько перекусить раз уж выдалось столько свободного времени перед второй парой.
Оказалось, такая идея в голову пришла не только нам: половина из нашей группы, уже сдавших зачёт, вовсю занимала столики. Меня окликнули и позвали к себе парни, мол, что мне делать с двумя девчонками, но я отказываюсь в пользу Ажиновой и Беляевой. Потому что знаю: сейчас Людмила будет выуживать информацию у Лины, и я никак не должен это пропустить.
— Итак, начинает Ажинова, когда мы уже уселись за стол с тремя контейнерами «Цезаря», одной порцией макарон для меня и двумя пончиками для девушек. — Какого чёрта вы сломали мою веру в сладкую, как в кино, любовь?
— Ох, прости, что разочаровала, — коротко хохотнула Лина, — но в кино всё снимается по сценарию, а мы с Глебом и сами не очень далеко от этого ушли…
— Как это понимать? Вы всех разыгрывали что-ли? — Людмила прямо-таки по-настоящему возмущается сейчас.
— Поначалу нет, — мнётся Беляева, — но в последнее время у нас было не всё в порядке. То есть я хочу сказать, что никакой игры не было, но… хмм… так вышло, что я больше не хочу быть с ним.
— Так вы просто поссорились или что? — теряется Ажинова, и я, признаться, тоже хотел бы получить больше ясности.
— Мы действительно много ссорились последние дни и недели. Но мы расстались, а не в паузе после очередной ссоры.
— Он накосячил? — спрашиваю. Обе девушки так посмотрели на меня, словно успели забыть о моём присутствии. Может, мне стоило и дальше молчать? Глядишь и проболтались бы о чём интересном, позабыв про меня.
— Он чёртов манипулятор, — вздыхает Лина, обведя нас обоих глазами. — Глеб всегда одаривал меня цветами, подарками и прочим, но взамен я теряла право каким либо образом его расстраивать. То есть, любые мои желания, противоречащие его желаниям, сразу становились поводом для глубокой обиды. Мне даже с вами нельзя было много общаться. Я словно в клетке оказалась, и никак не выйти из неё без разрешения. А стоит только высунуть голову, чтобы посмотреть хоть одним глазком, что там в мире внешнем, как сразу ругань, а затем обиженный игнор и нежелание услышать меня даже во время разговора о перемирии. А чего только его шпионаж стоит! Он контролировал моё местонахождение с помощью Дианы! Выведывал у неё информацию о том дома ли я и чем занимаюсь… А она, не беря в голову ничего плохого, рассказывала, не выдавая, правда, лишнего… Но сам факт такой слежки за мной меня просто убил, когда я узнала об этом! А обижаться я права тоже не имею:
