Судья проскользила взглядом по кабинету. Твердо сказала:
— Картина мне ясна… — и стала собирать со стола бумаги.
— Ваша честь, — не унимался Митя, хватаясь за последний шанс выдать возможный весомый аргумент, — Миша часто болеет. Екатерина Егоровна не сможет совмещать работу и постоянные больничные…
— Истец, — оборвала его судья, — я достаточно услышала. Ожидайте решение в коридоре.
С этими словами она удалилась. Мы покинули помещение. Как только я оказалась за дверью, на меня налетел разъяренный Митя.
— Я смотрю, Мила тебе во всем помогла, — шипел, нависнув надо мной. — Ничего сама не можешь! Пустое место!
Я так растерялась, что в ответ только изумленно уставилась на него.
— Ничего у тебя без меня не выйдет. Себастьяну рано или поздно надоест кормить вас!
Мое оцепенение сменилось злостью.
— А ты позвони ему, спроси… — заговорила я, смерив Митю презрительным взглядом. — Или кишка тонка? Боишься с друзьями разговаривать? Не хочешь правду про себя слушать? Спрятал голову в песок! Кто из нас еще пустое место!..
Мы перешли на повышенные тона. Григорий Степанович поспешил осадить наш пыл:
— Вас сейчас обоих накажут за неуважение к суду.
Митя резко повернулся к нему. Подался вперед и процедил сквозь зубы:
— Отвали…
— Ну знаешь! — не выдержала я и встала между мужчинами. — Держи себя в руках, Григорьев! Постарайся вести себя достойно. Если ты, конечно, еще помнишь, что это значит…
Была в полушаге от мужа. Его грудь высоко вздымалась, глаза горели гневом. Смотрел на меня с испепеляющей ненавистью. Откуда она в нем? Что я ему сделала? Как он мог так измениться?
Из-за Митиной спины доносился разговор его родителей. Категоричный тон Веры Вячеславовны и извиняющиеся фразы Ярослава Станиславовича.
Слышала их, смотрела на мужа и думала только об одном: как хорошо, что через два часа я перестану быть Григорьевой.
Отвернулась от Мити.
— Идемте, — увлекла за собой юриста.
Нашли кафе недалеко от здания суда. Заняли один из столиков.
— У нас ведь хорошие шансы? — с надеждой спросила Григория Степановича.
— Ваша реакция на снимки была необдуманной. Вы подались эмоциям, — укоризненно подметил он.
— Нас сфотографировал участковый! Внутри квартиры! Разве это законно? Я возмущена до предела! — меня охватывало негодование при одной только мысли об этом. — Значит, они его попросили или подкупили…
— Но судья могла расценить вашу реакцию по-другому. Вы увидели порочащие снимки и стали оправдываться, — объяснял Григорий Степанович, — участковый действительно не имел права вас фотографировать. Но истец добился нужного эффекта: вы были взволнованны, громко говорили, нарушив правила процесса. Значит, вас это задело. Выводы можно сделать разные.
Я откинулась на спинку, расстроено смотря на юриста.
— Нет-нет, не переживайте, — он поспешил успокоить меня, — в целом все хорошо.
Мы перекусили и вернулись в здание суда. Спустя полтора часа секретарь пригласила нас в кабинет. Все участники процесса замерли, ожидая вердикта.
Судья открыла папку и зачитывала решение. От волнения у меня звенело в ушах, и ее слова словно с опозданием доходили до сознания. Сердце вырывалось из груди. Среди юридических терминов и стандартных оборотов старалась уловить суть.
"… назначить опекуном мать ребенка…" — обыденно, безэмоционально читала судья.
Услышала и вопросительно глянула на юриста. Увидев на его лице довольную улыбку, ощутила неимоверное облегчение. Наконец, все закончилось!
Митя схватился за голову. Свекровь роняла слезы. И только Ярослав Станиславович отвечал мне радостным взглядом.
Заседание подошло к концу. Мой, теперь уже бывший муж, пулей выскочил из кабинета. Вера Вячеславовна ринулась за ним.
Мы с юристом покидали здание суда победителями. В холле увидела свекра. Он несмело подошел ко мне.
— Катенька, ты прости нас… — мягко сказал.
— Вам извиняться не за что, — заверила я.
— Мне так жаль, — грустно вздохнул свекор.
— Надеюсь, не меня? — спросила с легкостью в голосе. — У нас с Мишей теперь все будет хорошо. А вот вам бы тоже стоило вырваться на свободу.
— Что ты, Катенька, она же без меня пропадет, — улыбнулся свекор и, кивнув на прощание, направился к двери.
Провожала его удивленным взглядом. Ко мне подошел Григорий Степанович и протянул сотовый:
— Миланья Демидовна не может до вас дозвониться.
Я взяла телефон.
— Да.
— Поздравляю! — весело крикнула подруга. — Как ты?
— Просто прекрасно! Спасибо тебе, — благодарила, выходя в распахнутую юристом дверь. Улица встретила меня теплым солнцем. Втянула носом свежий воздух. Закрыла глаза, смакуя счастье. Затем распахнула их и, широко улыбаясь, сказала Миле: — Вот он — первый день моей новой жизни.
Уложила сумку в багажник машины и захлопнула его. Вернулась в квартиру. Мы оставили в ней почти всю мебель, и обстановка казалась прежней. Но в прихожей больше не висели наши вещи, на кухне царил идеальный порядок, а Мишины игрушки не лежали в самых неожиданных местах. Скоро здесь будет жить новая семья, и квартира забудет своих бывших хозяев.
Ощущала и радость, и грусть одновременно. Но печаль, щемящая мое сердце, была тихой и светлой. Даже хотелось ее пережить. Ведь я закрывала последнюю дверь в свое прошлое.
Митя превратил целые месяцы нашей жизни в страшный сон, но к моим чувствам сейчас не имел никакого отношения. Я расставалась с местом, где мой сын сделал первые шаги, где произнес первое слово. Здесь я пережила искренние, по-настоящему трепетные моменты и все-таки была счастлива. Хотела оставить в памяти только радостные минуты, а в сердце — добрые эмоции.
Не заметила, как подошел Юра. Он обнял меня со спины. Положила ладонь на его руку.
— Квартиранты нашлись. Согласилась пара, которая была здесь вчера, — сказал он.
