и эту мимолётную встречу трудно назвать знакомством.
— Пусть так. Что вы можете сказать о нём?
— Ничего.
— Совсем?
— Практически. Впрочем, если угодно… он — бывший офицер, но вряд ли в высоких чинах. В 1915 был прапорщиком, потом куда-то исчез. Чем занимался во время Гражданской войны, сказать не могу, но сейчас он, скорее всего, мелкий жулик. Альфонс, живущий за счёт состоятельных дамочек.
— Почему вы так решили? Ах, да. Вероятно из-за Марии Георгиевны…
Я в ответ лишь красноречиво промолчал, дескать, думайте что хотите.
— А можно узнать, отчего вы так легко уступили свою женщину классовому врагу?
— Не ваше дело!
— Ну, а всё-таки?
— Она никогда не была моей в том смысле, который вы подразумеваете. Гражданка Куницына — девушка свободная и может располагать собой, как ей вздумается.
— Вы ошиблись, — усмехнулся Артур. — Болховский не мелкий жулик. Он — враг. Если точнее, шпион!
— Да ладно! Вы его видели? Опереточный злодей…
— Лично возможности не имел. Но, за свои слова отвечаю.
— Хотите его арестовать?
— Пока не за что. К тому же, нам гораздо более интересно, с какой целью он прибыл?
— Это понятно. Но зачем вам я?
— Товарищ Целинская, — со значением в голосе ответил чекист, — вас очень рекомендовала. Сказала, вы — человек неординарный, изобретательный, но при этом не лишённый морального стержня. Правда, не очень предусмотрительный, но от вас этого и не требуется.
— Польщён её оценкой, но не понимаю…
— Когда вернули револьвер своему товарищу, забыли его почистить! Но поскольку, стреляли из него во врагов советской власти, претензий к вам лично нет. Поэтому, давайте пропустим все эти словесные игры и сразу перейдём к делу.
— Что вам от меня нужно?
— Да, ничего особенного! Возобновить знакомство с гражданином Болховским, а потом, как бы невзначай, представить ему нашего человека. Как видите, ничего сложного.
— И впрямь…
— Вас что-то смущает?
— Да, не то чтобы. Просто, недавно мы с Машей, то есть, гражданкой Куницыной, окончательно разругались. Так что даже не знаю, чем вам помочь.
— Да, при чём тут мы, Николай Афанасьевич? Вы себе помогите!
— Вот как…
— Именно!
— Ладно. Но мне нужно знать, где они бывают и возможность выступить там.
— Вот видите, стоило немного подумать, и сразу же появились идеи!
— Но, сразу говорю, что успеха я не гарантирую!
— Не надо ничего гарантировать. Просто сделайте.
— Хорошо.
Выступать в этом ресторане вашему покорному слуге ещё не приходилось. В качестве музыкантов там подвязались артисты «Мосэстрады», а этих ребят так просто не подвинешь. Если, конечно, за тебя не попросили из ГПУ. Впрочем, встретили меня без особой враждебности. Скорее, даже с почётом.
— Что будете исполнять, маэстро? — с непередаваемой смесью фамильярности и уважения поинтересовался дирижёр оркестра Михаил Маркович Шумин.
— А вы что-нибудь играете из моего?
— Обижаете! «Бублички», «Гоп со смыком», «Извозчика»… публика вас любит.
— Н-да. Специфический репертуар. Но выбирать не из чего… хотя.
— Есть новиночка? — сделал стойку почуявший прибыль Шумин.
— Вы позволите? — обратился к пианисту — худенькому парню с явно семитской внешностью.
— Конечно, — с готовностью отозвался тот, освобождая место за инструментом.
— Значит так, товарищи. Нот нет, так что я начинаю, а вы подхватываете. Мелодия — типичное танго. Ничего сложного…
Вдыхая розы аромат,
Тенистый вспоминаю сад
И слово нежное «люблю»,
Что вы сказали мне тогда. [2]
Первый раз я играл сам, во второй пианист решительно меня подвинул и подхватил, будто знал эту мелодию всю жизнь. Мне же оставалось только петь, а когда закончили, музыканты отставили инструменты и наградили вашего покорного слугу дружной овацией.
— Прекрасно! Просто прекрасно! — подвел итог Шумин. — Я не пророк, но уверен, что это произведение ждёт большой успех!
— Вы думаете? — рассеяно отвечал я, занятый своими невесёлыми мыслями.
— Конечно! — пискнул из-за рояля отодвинувший меня пианист. — Она как будто из сердца льется…
— Спасибо.
— Прошу прощения, маэстро, — спросил меня этот парень во время перерыва. — Я тоже пытаюсь сочинять музыку. Не согласились бы вы послушать?
Такие просьбы совсем не редкость. Множество непризнанных гениев желают показать свои творения «именитым мастерам», с тайно надеждой, что после этого последует немедленное признание. С недавних пор это стало происходить и со мной. Сначала было приятно, потом начало раздражать. Тем не менее, стараюсь не обижать юные дарования.
— С удовольствием. Только теперь совершенно нет времени. Что если на следующей неделе?
— Конечно-конечно, — закивал тот, довольный, что вообще не отказали.
— Кстати, как вас зовут?
— Фима Розенфельд… [3]
Наконец, наступил вечер, и зал ресторана стал заполняться прилично одетыми людьми. Поскольку при виде меня, Маша с Жоржем могли развернуться и уйти, пришлось первую часть представления отсиживаться за сценой. Но, примерно через час, когда посетители насытились и захотели потанцевать, подошел официант с неприметной внешностью и шепнул — Пора!
— Уважаемая публика! — с помпой объявил Шумин, намеренно избегая слов «господа», «граждане» и «товарищи». — Сегодня для вас будет петь наш особый гость — автор и, не побоюсь этого слова гениальный исполнитель собственных песен — Николай Северный! Прошу приветствовать!
Дождавшись, пока я раскланяюсь, и стихнут аплодисменты, он продолжил.
— Но, это не единственный сюрприз. Сегодня вашему благосклонному вниманию, представляется совершенно новая мелодия, которая, как я надеюсь, придётся вам по вкусу. Кстати, под неё вполне можно танцевать!
Оркестр заиграл, и первые же аккорды заставили меня забыть о ГПУ, Жорже и окружающей действительности. В будущем, Георгий Виноградов, так, кажется, звали самого известного исполнителя этой песни, будет петь её несколько отстраненно, как, собственно, и принято в это время, демонстрируя только одну эмоцию. Но я-то не он, и это, черт возьми, танго!
Моя любовь — не струйка дыма,
Что тает вдруг в сиянье дня.
Но, вы прошли с улыбкой мимо
И не заметили меня.
И только после этого куплета, получилось немного успокоиться и закончить с тихой грустью.
Вам возвращая ваш портрет,
Я о любви вас не молю.
В моем письме упрека нет,
Я вас по-прежнему люблю.
Последние слова, и вовсе сказал почти шёпотом, но тишина в зале стояла такая, что их услышали во всех концах. И первое, что я увидел, когда морок спал, были глаза Маши.
Затем снова грянули аплодисменты,
