мельком начал знакомиться с тем, что было уже сделано и что можно было еще сделать. Тут я не специалист, но все же что-то мог порекомендовать для очистки совести. Бардак был запредельный.
Чрезвычайно важный отдел связи начальником которого я был назначен, в сущности не существовал. Городской телеграф и телефон, номинально подчиненные штабу, фактически работали самостоятельно. Сотрудничество штаба с телеграфом выражалось только в том, что на городской станции телеграфа сидело поочередно по одному офицеру для связи.
В здание же Штаба находилось несколько аппаратов Морзе, да один какого-то Юза, редко когда работавший, и вечно регулируемый, так как временное его, по мере надобности, включение в линию, происходило не непосредственно, а через городскую станцию. С боевыми участками признавалось достаточным иметь лишь старые аппараты Морзе, пригодные скорее для музея старинной техники, чем для ответственной работы. А в это время, городская станция, была полна разнообразными, более усовершенствованными, телеграфными аппаратами.
Еще хуже обстояло дело с телефонами. Пользовались исключительно городской телефонной станцией, благодаря чему все секретные служебные разговоры, мгновенно становились достоянием общества, а одновременно и большевиков, наводнявших город.
В самом штабе, работа точно распределена не была. Отделы были необычайно многолюдны, в полном несоответствии с наличным количеством бойцов и как всегда при этом бывает, давали минимум полезной работы: каждый рассчитывал на соседа. Определенно никто не знал круга своей деятельности. Во многом сказывалась полная импровизация.
Малоопытный в административных вопросах начальник штаба, видимо, не представлял себе ясно функции своего штаба, не умел правильно наладить и целесообразно использовать штабной механизм, вследствие чего не будет преувеличением сказать, что во всем царил изрядный хаос, и постепенно накоплялась масса нерешенных дел.
Фактически на равных основаниях существовало два штаба: один Походного атамана, так сказать, боевой и другой -- во главе с полковником генерального штаба А. Бабкиным (довольно бездарным офицером) , -- войсковой, со старыми своими функциями. Из-за невозможности разграничить точно круг ведения одного от другого, постоянно происходили шероховатости и трения.
В результате -- значительная часть дорогого времени терялась на то, чтобы разобраться -- какого штаба касается затронутый вопрос. К этому, конечно, прибавлялось, обычное в таких случаях, явление -- антагонизм между этими учреждениями и желание каждого, придравшись к чему-либо, спихнуть с себя работу, передав ее в другой штаб. Такую бумагу, как телеграмму или донесение, касающееся боевых столкновений, легко было определить, что она должна идти в штаб Походного атамана, в частности, оперативное отделение.
Но гораздо больше было вопросов, каковые, по существу, могли быть отнесены и к одному и к другому штабу, иначе говоря, частично затрагивали оба эти учреждения. В таких случаях, начиналось бумажное творчество. Ни один из штабов не желал брать исполнение целиком на себя, предпочитая, вместо этого, отписываться и изощряться в виртуозности канцелярского языка.
И вот вопрос, требующий нередко срочного исполнения, попав в штаб Походного атамана, одним из начальников отделений, переправляется в Войсковой штаб, причем, конечно, номеруется, заносится в исходящий журнал, запечатывается и передается для отправки, иногда ошибочно на почту (хотя оба штаба были в одном и том же здании), чтобы через день-два вернуться обратно в то же здание.
В Войсковом штабе, какой-нибудь досужий начальник отделения, усмотрев, что это касается штаба Походного атамана, кладет резолюцию: "в штаб Походного Атамана по принадлежности", проделывается опять длинная процедура и через несколько дней заколдованная бумага снова у нас.
Тогда, отстаивая престиж своего учреждения, а главное -- самолюбие одного из начальников отделений, спешили сделать доклад начальнику штаба, естественно, в такой форме, что де все это -- не наше дело. Последний, по недостатку времени, или, не разобравшись, как нужно, подписывает уже готовый ответ и все опять едет по старому пути, чтобы через некоторый промежуток времени, вернуться назад с новой резолюцией начальника Войскового штаба.
Все очень довольны, что дело перешло в "высшие сферы", и каждый уверен, что начальник за него постоит и в обиду не даст. Когда же, наконец, после длительной и бесцельной переписки, волнений и ненужных докладов, сопряженных с огромной потерей времени, приходили к какому-либо решению, то оказывалось, что обстановка настолько уже изменилась, что вопрос отпал сам собою. Знаете, что однажды сказал по данному поводу Фридрих Великий? Что на войне самое непростительное преступление — это не принять неверное решение, а совсем не принимать решений! В общем, цирк уехал, клоуны остались!
Одного дня на новой службе мне хватило, чтобы понять, что тут я не помощник. Хаос не моя стихия. От всего этого бедлама голова кругом шла. Как же вы меня все утомили! Единственный приятный момент, что мне удалось получить в этот день подъемные и небольшой аванс. Но, официальное назначение помогло моим личным делам. На следующий день я решил не тянуть кота за разные места и выписал себе командировку в Ростов, для организации взаимодействия с Добровольцами Корнилова. Кроме того, я командировал ко мне в подчинение и Джа-Батыра с пятью его бойцами. Пусть осмотрятся на местности. Приглядеться надо.
Я то здание Ростовского госбанка себе прекрасно представляю. За сто лет мало что изменилось. Когда пройдут все восемьдесят с лишним лет советской власти, и она канет в лету, работники банка достанут заботливо сохраненный в подвалах литой царский герб с двуглавым орлом и снова водрузят его на здание. Будто и не было власти большевиков. Хотя это не так. Стоящий рядом собор большевики успешно взорвут.
28 января 1918 года мы дружной компанией отбыли в Ростов. К полудню были на
