была завершена, на элегантный шрифт нанесли гель и перевязали запястье.
Затем настала моя очередь.
— Я тоже сделаю на запястье. — Мой голос был задыхающимся, легкие работали сверхурочно, чтобы не отставать от колотящегося сердца.
— Правое запястье? — спросил мужчина.
— Нет, левое. — Я положила руку на стол.
Коннер посмотрел на запястье, потом на меня, и в его глазах появилось понимание. Это было запястье, которое мой отец покрыл синяками. Теперь на нем навсегда останется имя Коннера.
Мое сердце гулко стучало в ушах. — Насколько сильно будет больно?
Пако помрачнел. — Не буду врать, дискомфорт определенно есть, но запястье не так сильно болит, как другие места.
Хорошо, что я не планировала делать еще одну татуировку, потому что, черт, это было больно. Если бы в других местах было хуже? Черт, нет.
Когда имя Коннера было закончено, он взял мою руку в свои руки и осмотрел художественную работу, поглаживая сердито-красную кожу с нежной лаской. — Теперь неважно, какое имя будет на твоем браслете; это мое имя ты всегда будешь носить с собой.
Мне пришлось отмахнуться от слез, которые собрались в моих глазах. Как странно думать, что этот человек, такой жесткий и даже временами резкий, может быть таким нежным и милым.
Мы вышли из салона с нашими новыми чернилами и образовавшейся между нами хрупкой связью.
Я была готова принять его идею о настоящем браке, хотя и не была уверена, что именно это значит для него. Говорил ли он о наших обязательствах друг перед другом или о чем-то большем? Может ли он иметь в виду любовь? И даже если у него возникнет любовь ко мне, смогут ли наши отношения быть на первом месте в сравнении с его долгом и амбициями?
Был только один способ узнать это.
Я должна была сделать прыжок, попытаться довериться ему и открыть свое сердце.
Всю дорогу домой я размышляла, могу ли я пойти на такой риск. Когда мы вошли в вестибюль здания, я все еще была погружена в свои мысли, когда вид Мии Дженовезе заставил Коннера остановиться.
— Эм, мне нужно, чтобы ты поднялась наверх, — сказал он низким, настороженным тоном.
— Все в порядке? — спросила я, беспокоясь о том, что грызет мое нутро. Я не была уверена, почему она появилась в его доме, но что-то было не так.
— Я уверен, что она просто хочет поговорить. Я поднимусь через несколько минут. — Он оторвал свой разочарованный взгляд от нее и посмотрел на меня, призывая меня подчиниться.
Кивнув, я оставила их наедине, ничуть не успокоившись.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Мне не нравилось отправлять Ноэми наверх одну, но при виде Мии Дженовезе у меня затрепетала каждая унция интуиции. Она практически вибрировала от нервной энергии. Что-то случилось, и это было не просто угрызение совести.
Я приготовился к тому, что она скажет, и подошел к ней. — Миа, это сюрприз.
Ее улыбка была доброй, но мое внимание привлекли извинения, залегшие в уголках ее глаз. — Коннер, мне очень жаль, что я так появилась, но мне нужно поговорить с тобой кое о чем. О чем-то важном, что ты должен знать. — Она сжала телефон в руке, как будто он был способен перенести ее подальше от гложущих ее угрызений совести.
— Давай присядем. — Я неохотно провел нас в незанятое место для отдыха. Через холл периодически проходили жильцы, но наш разговор никто не мог подслушать. Я сохранял максимально расслабленную позу и позволил ей сказать то, что она хотела сказать.
Она сидела на краешке кресла, ее взгляд метался между мной и телефоном. — Я знаю, что для меня кажется странным приходить сюда. Никогда не бывает подходящего времени для такого разговора, но это гложет меня изнутри.
— Хорошо, я тебя слушаю.
Она втянула глоток воздуха, как бы укрепляя себя. — Я не думаю, что ты много знаешь об обстоятельствах твоего усыновления.
— Только то, что тебе было шестнадцать лет и ты не могла заботиться обо мне, — ответил я без осуждения.
— Моя семья была очень набожной, видишь ли. Когда я не была в школе, я работала волонтером в нашей церкви. Однажды летом наш молодежный директор спросил, не хотели бы мы, ребята постарше, помочь сестринской церкви в проведении каникулярной библейской школы. У них было неожиданно много малышей, и им нужно было несколько дополнительных рук для двухнедельного дневного лагеря. Конечно, я была рада стать волонтером. — Она сделала паузу, пристрастие к сокровенным воспоминаниям смягчило ее черты. — Церковь была Святого Патрика, и именно там я встретила твоего отца.
Если бы я продолжал неподвижно сидеть, меня можно было бы принять за мертвого.
Церковь Святого Патрика была той самой церковью, куда меня принесли новорожденным. Церковь, членами которой были мои приемные родители. Миа Дженовезе собиралась рассказать мне, кто мой отец, и что-то в этом пугало ее.
— Мы были знакомы недолго. Но он был так очарователен, что я быстро и сильно влюбилась. В том возрасте я была так наивна, что не думала, что могу забеременеть до свадьбы. Мои родители были настолько консервативными и правильными, что никогда не говорили со мной о сексе. Я была на целых шесть месяцев вместе с тобой, прежде чем моя мама узнала о моем состоянии. Я была не в курсе. Я была в ужасе, поэтому делала все так, как они мне говорили.
— Следующие три месяца я не выходила из нашего дома. Только на следующий день после твоего рождения я тайком отнесла тебя в церковь вместе с четками моей бабушки. Мои родители договорились с несветским агентством по усыновлению, не желая работать с католическими службами, которые могли просочиться в нашу общину с информацией о том, как я их опозорила. Я чувствовала себя такой бессильной, но единственное, что я могла для тебя сделать, — это привести тебя в ту церковь, где, как я знала, у тебя хотя бы будет семья.
Я мог бы остановить ее прямо здесь и сейчас, мог бы сказать ей, что не хочу ничего знать и оставить это в прошлом, но слова не шли. Я сидел в восхищенном молчании, наблюдая, как передо мной разворачивается крушение поезда.
По ее щеке скатилась слеза.
— Когда я узнала, кем ты стал, ты даже представить себе не можешь, как я была рада за тебя. Знать, что ты не был одинок. — Она вытерла слезу, ее слова стали дрожать. — Я думала, что мы встретимся, ты и я, и тогда я смогу рассказать твоему отцу
