сквознячок.
Сказка была музыкальной и частое пение героев по ходу сказки нравилось животным. Оно напоминало им свист ветра, скрип деревьев, пение птиц и множество других звуков природы, которые для них были знакомы и понятны.
Кусакин лежал ближе всех, и его уши особенно трепетали, пытаясь уловить непривычные многоступенчатые вокальные трели. Не так давно, всего какие-то полгода назад, он начал слушать музыку, и она казалась ему звуками высоких небесных сфер. Где же еще можно было услышать такую красоту?
Люсинда рядом вычесывала недовольную Кусинду. Дочка ныла, потому, что материнский ворсистый язык слишком уж тянул ее тонкую, шелковую, длинную шёрстку.
— Ну, мяяааааам! — пыталась она сопротивляться, елозя на боку и ловя терпеливую Люсинду за нос растопыренными лапками. — Ну хватит уже! Я совсем прилизанная стала из-за тебя! Иди, полижи папе уши. Он это любит!
Люсинда вздыхала и продолжала свое неблагодарное материнское занятие. Кусинда была непоседой и совсем не хотела становиться "леди". Ей больше мечталось стать самураем, как папа. Сражаться со страшными врагами и защищать несчастных и обездоленных. Пока что "страшными врагами" были хвосты присутствующих, а "несчастной" — она сама.
— Ну мяяяяааааам, хватит! — Кусинда вырвалась из объятий матери и на негнущихся лапах, с горбатой спиной и прижатыми ушами поскакала боком к дяде Васе.
Василию так понравилось музыкальное сопровождение сказки, что он долго клевал носом и на последней песне, когда хор берендеев допевал
"Даруй, бог света,
Теплое лето.
Красное Солнце наше!
Нет тебя в мире краше.
Краснопогодное,
Лето хлебородное.
Красное Солнце наше!
Нет тебя в мире краше."
окончательно заснул. Голова его гордо возлежала на собственной лапе для мягкости. Усы подёргивались во сне. По мимике было похоже, как будто он пел вместе с берендеями.
Вдруг мимо носа что-то проскакало, цокая когтями по ламинату. По носу задел чей-то пушистый хвост.
Василий встрепенулся и вытаращил глаза.
— Это ты, неугомонная? — увидев, что это всего лишь проскакавшая мимо Кусинда, зевнув во весь рот, муркнул базилевс. — Непраааааааавильно мы тебя назвали. Не Кусинда ты, а Бесинда какая-то. Шуминда и Хулиганда.
— Да ладно тебе, дядя Вася, — отвечала ему Кусинда, лупя лапкой по его носу и пытаясь попасть в широкую, зевающую пасть с длинными клыками, — давай лучше поиграем! Я вызываю тебя на бой! На любом оружие, которое ты предпочитаешь! Я — храбрая дочь самурая! А ты будешь хитрым и изворотливым демоном Аманодзяку! И я с тобой биться буду!
Кусинда повернулась к нему задом и заметелила хвостиком, как веником, по его носу. Василий чихнул и прижал хвостик лапой.
— Какой ещё Аманодзяку? Не знаю такого. Что за демон?
— Мне паааааапа рассказывал! — запищала Кусинда, пытаясь выдернуть хвостик из-под тяжёлой дядькиной лапы. — Этот демон очень страшный. Он умеет видеть темные желания всех живущих и использовать эти желания против него.
— Ух ты, — оживился Василий, — Кусакиро, поясни, что за крыса этот демон! Чтобы я лучше в роль вошел!
— Аманодзяку — это мелкий демон. Он любит побуждать слабых духом реализовывать свои темные и запретные желания, — ответил Кусакиро. — Ты прав, он как крыса выгрызает в твоей душе дыру и питается твоими страхами и тайными пороками. Тебе сложно будет изобразить его. Ты храбр и честен. Выбери себе другое "лицо".
— А какое "лицо" ты мне посоветуешь, самурай? — задумчиво почесал задней лапой затылок Василий. — Я как-то в ваших японских демонах не очень разбираюсь. Мне как-то ближе наша родная нечисть — домовые разные и прочие вурдалаки.
— Дядя Вася, ты хвост-то мой отпусти наконец!!! — завопила Кусинда, пытаясь отгрызть дядьке ус на правой стороне морды. — А то я и ждать не буду, пока ты "демоном" станешь и так с тобой поборюсь прямо сейчас, что потом усы свои приклеивать будешь сладкими карамельками тети Мурыси!
Василий отпустил хвост и легонько наподдал баловнице лапой под зад. Кусинда выгнула спинку горбом и поскакала боком на негнущихся лапах дальше.
Кусакиро с нежностью поглядел вслед маленькой разбойнице. В его глазах читалась гордость и удовлетворение.
— Ты сам должен решить, какого демона хочешь изображать. Я могу только объяснить разницу между ними, — продолжил Кусакиро объяснения. — Демоны делятся на две большие категории — ёкай и юрэй. Ёкай похожи на твоих привычных домовых или леших. Могут как добро приносить, так и зловредничать, с ними ты можешь встретиться только случайно. Юрэй — это тоже приведения, но они сами приходят к тебе. Это воплощенная цель, они не отступятся, пока не добьются своего. Ёкай довольно часто бывают простодушными и легковерными. Юрэй же часто предстают перед нами созданиями, вселяющими ужас. Они приходят к жертве в белой катабире (необшитом кимоно) с белым треугольником из бумаги или ткани на лбу и ищут отмщения. Это неупокоенные души, умершие насильственной смертью, слабый или разрушенный дух. Ёкай — не так опасны. Наш знакомый кицунэ, Огненный Лис, как раз принадлежит к виду ёкай. Так что я советую тебе выбрать "лицо" ёкай. Юрэй слишком ужасны и мстительны. Тебе, гордому потомку византийских базилевсов, не годится такая роль. Ты, как кот, можешь быть "бакэмоно". Это средний уровень демонов. Сродни кицунэ, только в кошачьем обличии.
Кусинда подкралась сзади к слабо шевелящемуся хвосту дядьки и с визгом кинулась на него, запустив свои мелкие острые зубки в самый кончик.
— Ах ты, мышь дистанционная! — подскочил, как ужаленный, Василий. — А ну, греби ушами в камыши отсюда! Точно, Бесинда и есть! Кусакиро, что ты воспитанием дочери совсем не занимаешься? Мелочь мелкая, где уважение к сединам?
Полизав укушенный, горящий от боли, кончик хвоста, Василий подошел к миске с водой, опустил его туда и блаженно задрал морду кверху. В холодной воде боль быстро отступила. Осталось только неприятное ощущение влажности. Но это было поправимо. Три минуты вылизывания — и хвост сухой.
…Кусакиро сидел неподвижно, как мраморная полосатая статуя. Глаза его были устремлены в одну точку. Как много преданий знал он… Его воспитывали, как будущего вождя. Он обязан был заучить свою родословную, историю места, откуда пришли его предки и, конечно, эпос. Сколько картин проплывало мимо его, устремленного в глубину веков, взгляда…
— Папа! Папа! — сделав "круг почета" по комнате допрыгала, наконец, до отца Кусинда. — Папа, посмотри, я хороший самурай? Я вот так могу! И еще вот так!
При этом Кусинда то прижималась к полу всем телом, изображая засаду, то пулей взвивалась в воздух, как на пружинках, то вставала на задние лапки и, растопырив передние, выставив маленькие острые коготочки, бросалась на бедного страдальца дядю Васю, показывая, как она может "попрАть" острыми, наточенными о когтедралку мечами,
