– Как мне ещё объяснить? – кипячусь. – Много ли ты вообще знаешь тварей, которые всё детство сидят в реке?
– Ни одной не знаю, – мрачно сообщает Ирлик. – Лиза, я понятия не имею, что это вы нашли, я такого никогда не видел.
– Я тебе говорю, – вздыхаю я, – она устроена так же, как вы и хозяева леса.
Я слышу прямо в трубке, как он скребёт затылок.
– Ну, – говорит он наконец, – если она из реки, то, может, Укун-Тингир что-то знает? Потому что я без понятия. У Байч-Хараха же есть какие-то энциклопедии, я видел, там что написано?
– Там про них ничего нет, – признаю я. – Азамат говорит, легенды про них очень редкие и древние, и он считал, что это всё выдумка, но…
– А точно не выдумка? – перебивает Ирлик.
– Вот вернись и проверь, – фыркаю я. – Её все видят, не только я.
– Ладно, – медленно произносит Ирлик, – я постараюсь к вечеру. Раньше никак. Но это уже не смешно.
И отключается. Понятное дело, моё настроение от этого разговора сползает только ниже. В конце концов, за неимением лучшего выбора, я даже набираюсь сил позвонить Укун-Тингир.
Она берёт трубку минут через пять и даже понимает, кто я, но сколько я ни пытаюсь донести до неё суть проблемы, боюсь, что в туманные чертоги её сознания ничего не проникает. Единственное, что она сообщает мне относительно внятно, – это что она никогда не слышала ни о каких дочерях никаких рек, а уж кому и знать, как не ей.
– Камышинка, – говорю я, врываясь после этого липкого и мутного разговора обратно в палату, – у вас нет идей, почему боги ничего не знают о существовании вашего племени?
Она щерит на меня зубы, которых как будто стало больше, но справляется с собой и отвечает спокойно:
– Откуда им знать? Мой дом далеко отсюда. Я не знала, что и люди-то о нас слышали. У нас всё иначе.
– Далеко… в какую сторону? – уточняю я.
Но Камышинка только пожимает плечами.
Я начинаю что-то соображать, но тут – наконец-то! – является Хос.
Он заходит в палату, оставив дверь открытой. Я не успеваю сказать ему, чтобы закрыл – за Хосом водится в лучших кошачьих традициях оставлять всё настежь, – но тут у него из-за спины появляется хозяйка леса с котёнком. Нашим котёнком!
– Ой, здравствуйте! – ошарашенно выпаливаю я.
– Я вот привёл, – довольно отчитывается Хос. – Она умеет.
Я на пару мгновений и думать забываю о проблемах Камышинки, засмотревшись на котёнка. Девочка изрядно подросла, но по-прежнему сидит у матери на загривке. Я начинаю понимать, почему у хозяев леса такая сутулая осанка.
Завидев меня, котёнок, однако, к ужасу матери, спрыгивает и идёт обнюхивать мои тапочки.
– Ты моя щладкая, – не удерживаюсь я и присаживаюсь погладить мохнатую голову. Голова, надо сказать, уже почти с мою, да и вся зверушка размером с пуфик для ног, а лапы шире моей ладони. Складочки перепонок между передней и задней лапками касаются пола – наверное, не научилась ещё подбирать, Хос вот как-то их поджимает к бокам. Она приветливо тычется мордой мне в руку, лижет и прикусывает большой палец, придерживая лапой, чтобы не отняли. – Ого зубищи какие уже, – замечаю я. – Охотница растёт.
Хозяйка леса присаживается рядом и решительно оттаскивает ребёнка от моей руки. Оно и к лучшему – кусается кошечка пока небольно, но скорее по выбору, чем по неспособности, а мне перед операцией травмы ни к чему. Ах да, операция же.
– У вас есть бурые грибы? – спрашиваю я, поднимая взгляд на гостью.
Сейчас при свете я могу её получше разглядеть. Она несколько более раскосая, чем другие знакомые мне хозяева леса, но у неё такое же немного непропорциональное широкое лицо с мелкими чертами, узкий нос с тонкими крыльями – они почти просвечивают, а глаза широко расставленные, буровато-жёлтые с рыжими крапинками и суженными в тонкие щели зрачками.
– Да, – говорит она сиплым, как у всех хозяев леса, голосом. – Но надо уметь. Хос никогда не делал.
Я взглядываю поверх её головы на Хоса, который стоит, поскрёбывая когтями ног кафельный пол.
– Мне показывали, – заявляет он, как будто я его в чём-то упрекаю. – Но лучше пусть кто поопытней…
Хозяйка леса наконец встаёт, перекидывает котёнка через плечо – он так и остаётся висеть, как ни странно, только хвостик подрагивает, – а потом извлекает из-за пазухи свёрнутый конвертиком лист. Её движения не очень ловкие, и меня так и тянет помочь ей развернуть его, пока не порвала или не рассыпала, но я сдерживаюсь, а она наконец справляется.
– Надо воду, – говорит она, показав мне содержимое: стопку пластинок, похожих на сосновую кору.
– Горячую? – на автомате спрашиваю я, хотя откуда в лесу горячая вода? Разве что горячий источник какой, но это только в Короульских и Худульских горах есть.
– Не очень, – подумав, отвечает хозяйка леса.
Я набираю в почкообразный лоток тёплой воды из кулера и ставлю на подкатной столик. Хозяйка леса с трудом отделяет от стопки сушёных грибов верхнюю пластину и опускает в воду, намочив пальцы, а потом принимается её там разминать. Свёрток в другой руке ей явно мешает – я вижу, как её пальцы пытаются двигаться симметрично на обеих руках, – но убрать его одной рукой она не может, поэтому кладёт на столик и дальше разминает гриб уже двумя руками. Он, похоже, довольно резиновый, если не ломается от таких манипуляций. Однако вскоре я замечаю, что вода в лотке начинает закручиваться в лёгкий водоворот. Такой знакомый мне по молоку. Эге, да грибочки хороши не сами по себе, а с применением силы. Вот это интересно. Надо было кого-нибудь из духовников сюда позвать, что же я не сообразила… Ну да ладно, авось, Хос сможет это повторить на публику. Вон как следит внимательно.
Гриб тем временем намокает и разбухает, теперь занимая половину лотка. Котёнок на плече у матери начинает шевелиться и то и дело залепляет ей хвостом в лицо. На третий раз хозяйка леса возмущённо взмуркивает, заставив ребёнка прижать уши и снова замереть, а потом перестаёт мучить гриб и прямо мокрыми руками заворачивает и убирает свой драгоценный запас.
Оглядевшись, хозяйка леса останавливает взгляд на Камышинке, которая всё это время таращится на неё во все глаза, вцепившись в руку Чачи.
– Она? – спрашивает хозяйка леса.
Я киваю. Она вынимает гриб из воды и отряхивает – я стараюсь не щуриться от неудовольствия. Потом подходит к Камышинке, наклоняется практически к её лицу и шумно нюхает. Та вжимается в кровать и щерит определённо торчащие вперёд зубы.
– Не грызи, – приказывает хозяйка леса и пихает гриб ей в рот. Не весь, кончик придерживает.
Камышинка рефлекторно сглатывает. Глаза её бешено вращаются – то на руку, держащую гриб, то на лицо хозяйки леса, то на бледного Чачу на низком старте. Она сглатывает ещё раз. И ещё – то ли всё на том же рефлексе, то ли понравилось? Постепенно её глаза закрываются. Прицеплять к ней датчики было бессмысленно – у Камышинки нет сердцебиения, так что я захожу с изголовья и склоняюсь поближе послушать дыхание. Похоже, сработало…
