Воспоминание об убийстве одной из сестер гудело в сознании, словно разозленный шершень в летний день. Гулльвейг еще глубже провалилась в безумие, но даже это казалось сейчас правильным. Она поднялась, чтобы пойти к мертвой сестре. Надо посидеть с ней немного, решила королева. Будет нелишним увидеть то, что она натворила, ощутить до конца потрясение, погладить старую ведьму по голове, посидеть с ней в темноте, пока она разлагается. Убийство, сожаление и горе были теми инструментами, которыми королева ведьм могла выкопать новые тоннели в лабиринте своего магического разума.
Гулльвейг встала, не заметив руки, которая помогла ей подняться.
Глава 23 БЕГУЩИЙ ВОЛК
На этот раз страх Вали был каким-то невнятным, заглушенным усталостью. Он уже не мог сопротивляться и вдохнул сразу, почувствовал, как сжалось горло, как непроизвольно напряглись мышцы, когда тело попыталось вытолкнуть себя на поверхность. Вали старался расслабиться, позволить случиться тому, что должно случиться. В следующий миг страх покинул его, исчез, словно выброшенный за борт камень для балласта.
— Он не шевелится, — сказал Хогни.
Орри только помотал головой и уставился себе под ноги. Дождь припустил как следует, без устали нахлестывая океан. Казалось, в мире остались только вода, трясина и холмы, точнее, их серые контуры на фоне черного грозового неба.
Вали чувствовал неотвратимость смерти, умиротворяющей и уютной, которая непременно положит конец всем заботам. Смерть представлялась ему мягкой постелью, в которую можно улечься, куском мяса для голодного.
В его сознании, как ему показалось, появились какие-то чуждые сущности. Вали чувствовал, что его как будто вытесняют из собственного сознания, словно он приживальщик в своем разуме. Внутри него был мужчина, присутствие которого ощущалось довольно слабо, он боролся с женщиной, чей разум виделся глубоким и опасным, словно океан. Но мужчина победил. Он отобрал что-то у женщины. Обычными человеческими чувствами и разумом Вали не мог осознать, что это за трофей. Он предстал перед ним зигзагом, кривой раной, изломанным разрезом в материи мирозданья.
Вали снова оказался в тоннеле; скалы светились, словно солнце сквозь толщу воды, воздух был тяжелым и холодным. Вода доходила ему до колена. Вали поглядел в сторону и увидел странную фигуру. Человек в маске, изображающей волчью голову, в маске из дерева и меха. В руках у него был гулкий бубен.
— Почему я здесь? — Голос Вали прозвучал странно глухо.
Человек в маске принялся бить в бубен. Вали интуитивно догадался, что он призывает что-то, живущее внутри него. Свет как будто пошел рябью, и Вали снова увидел непонятный зигзаг. Он вибрировал на коже бубна, дрожал, подергивался и пульсировал у Вали перед глазами. Судьбы, как он знал, даются при рождении. Будущее — это путь между высокими горами, свернуть с него невозможно. Сына конунга с самого раннего детства завораживала легенда о норнах, трех женщинах, которые сидят под мировым деревом и прядут судьбу каждого человека. Но сейчас ему предлагают что-то, не предусмотренное судьбой. Этот зигзаг, этот жуткий излом, нечто среднее между ножом и иглой, чем можно перерезать нить жизни и соединить заново, нечто острое и крючковатое, но в то же время нематериальное — скорее образ, а не предмет. Странный зигзаг вызывает волнения в мире, которые являются причиной наших волнений. Это же руна! Теперь Вали понял, но мысль сейчас же уплыла куда-то на край сознания, словно мысль, пришедшая во сне.
Грохот бубна как будто отдавал Вали приказы, и ему ужасно захотелось лечь в воду тоннеля. Он поддался желанию, упал, вытянул перед собой руки, подогнул ноги и уронил голову на грудь. Тело Вали попыталось приобрести очертания той руны, которой подчинялась вся его жизнь, от которой зависела его судьба. Вольфсангель. Сейчас сам он был всего лишь воплощением ее значения.
Вали понял, что ему предлагается выбор: это воплощение или вовсе никакого, руна или смерть. Но в своем сознании он не был руной. Вали поднялся. Руной был человек-волк, которого он пленил в холмах, это он плыл по водам тоннеля. А затем появился кто-то еще. Адисла. Она лежала на спине, платье вздувалось на ней пузырем, руки были вытянуты, а ноги подогнуты — она изображала тот же самый зигзаг. Вали как будто плыл над нею, или она — под ним, словно тоннель перевернулся.
— Милая, где ты?
— Я…
— Вот это место. — Это был новый голос.
Вали не сомневался, что уже слышал его раньше. Да, таким голосом говорил тот человек из клина, стоявший рядом с ним, странный бледнокожий мужчина в плаще из соколиных перьев. Неужели и его призвал сюда грохот бубна?
— Какое место?
— Место, где ты потеряешь себя.
Рокот бубна сотрясал Вали, взывая к чему-то, скрытому внутри него. Он оживил какую-то часть его существа — так неосторожный шаг приводит в движение лавину. Раздался рев. Такого звука Вали никогда не слышал раньше — придушенный, сиплый рык, выражающий дикую ненависть.
Внезапно он оказался на суше, а на месте Адислы возник громадный, истекающий слюной волк, гораздо крупнее Вали. Зверь был привязан к скале, стянут тонкими веревками, которые врезались в его плоть, словно бечевка в кусок мяса. Зверь рвался, пытаясь подняться, но не мог — ноги подкашивались, не в состоянии выдержать вес тела, словно у новорожденного теленка. Но самое жуткое зрелище представляла пасть зверя — разверстая кровавая рана, распертая тускло сверкающей полосой стали, которая глубоко впивалась в мясо.
Голос протрещал у Вали в голове, сухо и отрывисто, словно в скалу кинули горсть гравия:
— Когда боги узнали, что Фенрисульфр схвачен, они взяли веревку по имени Тонкая и привязали его к скале по имени Крик. Когда зверь попытался покусать богов, они взяли этот меч и засунули ему между челюстями, чтобы он не мог закрыть пасть. И так волк Фенрис будет лежать, проваливаясь в полный мучений сон и просыпаясь от боли, пока не настанут последние дни. Тогда путы спадут, и волк растерзает богов.
Зверь натянул веревки, почти встал, рухнул, снова рванулся, силясь подняться; огромная голова развернулась к Вали. Болезненный стон зверя был похож на скрежет железа по наковальне, только усиленный в тысячи раз, — пронзительный, жуткий вопль боли.
Вали охватил ужас, но не тот ужас, который он испытал, сражаясь в клине, — с тем страхом он справился легко, подавив еще в миг зарождения, прогнав усилием воли. А этот походил на страх тонущего человека или того, которого закапывают в землю живьем, когда осознание собственной гибели, рука смерти, отнимающая все чувства и обрывающая дыхание, обрушивается со всей мощью. Всякие доводы разума бессильны перед удушающим объятием паники, и ты готов вцепиться во что угодно, пусть даже это твое последнее желание, последняя внятная мысль: «Нет, только не это!»
Вали развернулся, чтобы бежать, но стены подступили к нему вплотную. Он был заперт в тесном сгустке тусклого света внутри клубящейся тьмы. Боль волка он ощущал как собственную боль. Он чувствовал его тоску по свободе так же явственно, как ветер, бьющий в лицо; чувствовал его ненависть к тугим путам, оглушающую боль в пасти. Вали казалось, что он тонет, но не в воде, а в тоске и боли волка, словно зверь пожирает его, но не зубами, а разумом.
