class="p1">— И как это господь бог допускает, чтобы на земле жил такой кровавый зверь? — воскликнула старая женщина, вздрагивая при мысли о жареном человеческом мясе.
— Смотрите, чтобы дети не попадались ему на дороге, — добавила другая, перепуганная всяческими россказнями.
Как-то в воскресенье в Греческом клубе состоялось собрание всей колонии.
Атмосфера в зале была накаленной. Все чувствовали, что собрание будет бурным.
Заслушали годовой отчет, но поскольку баланс не сходился, все сомневались, стоит ли его утверждать. Были совершены слишком большие расходы и предприняты работы по ремонту школы и греческой церкви, за которые нечем было платить.
Отсутствие фондов. Кризис в порту. Что же делать?
Консул, несмотря на весь свой престиж, явно нервничал. Однако, овладев собой, он вел собрание тактично и строго, едва сдерживая легко воспламеняющуюся аудиторию.
Он подкручивал пальцами кончики усов и царственным жестом устанавливал тишину в зале. Директор Греко-румынского банка, давний противник консула, не мог упустить случая, чтобы не отомстить ему за свой провал на выборах в комитет. Выступая, он пылко размахивал руками и требовал привлечь виновных к ответу.
— Почему были допущены такие расходы? Где же фонды? Разве не известно, что порт переживает кризис? На что рассчитывали? Кто в этом виноват?
Консул потерял свое олимпийское спокойствие.
Вскочив, он закричал и стал бить кулаками по столу.
Стакан с водой опрокинулся и замочил его прекрасные клетчатые панталоны.
— Это вы? Это вы говорите? Притворяетесь, что не знаете, как обстояли дела? Будто вы не знаете, как нас обманул этот мошенник-американец? Все рассчитывали на богатство, которое он привез с собой.
Как только персты были вложены в открытую рану, разразилась буря. Все заговорили разом. Стены Греческого клуба дрогнули от сотни голосов, слившихся воедино.
— Жулик! Бродяга! Мошенник! Каторжник! Он во всем виноват! Он подвел нашу колонию!
Родственники и бывшие друзья детства бесновались и кричали громче всех.
Председатель выпустил из рук бразды правления. Скомканным носовым платком вытирал он пот, обильно стекавший по лбу.
Когда шум немного утих, председатель торжественно заговорил:
— Вы совершенно правы, господа, столько уважаемых людей было бесстыдно обмануто этим подозрительным человеком. Наш соотечественник, мудрый Логаридис, изучил положение этого бродяги. Наконец пролился свет…
Снова возник шум.
— Вон его, вон! Он насмеялся над родиной!
— Господа! — продолжал председатель. — Я беру на себя обязательство бороться, где только можно, чтобы потушить скандал, компрометирующий репутацию нашей колонии. Я сделаю представление румынским властям с тем, чтобы они немедленно удалили каторжника из порта.
Гром аплодисментов покрыл последние слова оратора.
Возмущенный, наэлектризованный зал, казалось, готов был взорваться. Счастье, что открыли дверь, как предохранительный клапан, который умерил давление, достигшее в але критической точки. Люди задыхались, им не хватало воздуха, им нужна была разрядка, необходимо было освободиться от всеобщего и непомерного возмущения американцем.
Зал опустел.
До поздней ночи во всех кофейнях с жаром говорили об опасном каторжнике, приговоренном к изгнанию. Казалось, что порту угрожает ужасная опасность.
В зале клуба остались только члены постоянного комитета, чтобы обсудить вопрос, как же избавиться от Николы Марулиса.
Даже консул, профессиональный дипломат, не знал, как обойти некоторые трудности.
— Он греческий или французский подданный?
— Он беглый преступник, — поспешил ответить чей-то голос.
— Сделаем представление через греческое посольство в министерство иностранных дел в Бухаресте.
— Но если Румыния его терпит, то что мы можем едешь?
— Как она может терпеть каторжника?
— Я пойду к коменданту порта, — заявил консул.
— Не стоит, — прервал его торговый агент. — Капитан питает к американцу симпатию.
— Возможно, из-за дочки, — подхватил другой. — Всем мужчинам вскружила голову эта негритянка.
— Капитан — человек женатый… Я и не думал, что он такой бабник. Тьфу! Какой стыд!
— Погодите! У меня есть план, — решил консул, — Я заявлю в Европейскую комиссию, пусть она посадит его на торговое судно, которое отправляется куда-нибудь подальше.
— И чего мы столько волнуемся из-за какого-то жулика? Я бы сделал так, чтобы он упал ночью в Дунай. Мы бы от него избавились раз и навсегда, — проговорил мрачный старик и огляделся вокруг, испугавшись собственных слов, слетевших с языка.
До глубокой ночи шли споры, но решения так и не нашли.
* * *
Светало.
Холодный молочный туман застилал горизонт, объединяя море и небо.
Во мгле через равные промежутки времени звучал одинокий, нагоняющий тоску рев сирены, установленной в море, чтобы обозначить песчаную отмель, которую намыли мутные воды Дуная. Порт просыпался.
На пустынной набережной уже появились отдельные фигуры. По темным еще переулкам сквозь утреннюю, пронизывающую до костей сырость, сгорбившись, подняв воротники и сжав кулаки в карманах, торопились к месту сбора рабочие.
Перед пограничным постом каждое утро сбивались в артели грузчики для погрузки пароходов, стоявших у причала.
Многие, чтобы не прозевать работу, не уходили из порта, — проводили ночи в душных кофейнях, сидя за деревянными столами и подпирая руками головы.
Над рекой курился туман, и сквозь него по серой воде скользили, как черепахи, тяжелые груженые барки, снуя от одного берега к другому. Женщины из окрестных деревень, прикрыв лица цветными платками, торопились на базар с овощами, молоком и птицей. Покачивалась на волнах цепь причаленных к берегу, хрупких, как скорлупка, лодок. Их хозяева, рыбаки из украинцев и липован, с всклоченными волосами и растрепанными бородами, только что проснувшиеся, свертывали тряпье, на котором они спали прямо под открытым небом на берегу. Повернувшись лицом на восток, они широко крестились, отбивали земные поклоны и садились в лодки, где уже были приготовлены снасти для морской рыбной ловли.
Грузовой пароход, стоявший у причала, ожидал, когда начнется погрузка. У его борта нетерпеливо фыркали плавучие элеваторы, вытягивая свои шеи, словно гигантские цапли, готовые заглатывать зерно из пузатых барж и перебрасывать его золотой струей в мрачный трюм морского судна.
Рабочие, сбившись в плотную толпу, отталкивали друг друга, чтобы получить работу.
Артели сколачивались с большим трудом, разделяясь на группы: кто грузить мешки, кто насыпать зерно, кто разравнивать его в трюме. Крики, ругательства, ссоры и потасовки повторялись каждое утро на глазах у часовых, охранявших порт. Арбитром в первой инстанции был смотритель от комендатуры порта, являвшийся представителем власти, уполномоченный поддерживать порядок и поднимать на мачте флаг, объявлявший начало восьмичасового рабочего дня в порту. Уже несколько дней рабочие волновались. Из разных мест налетели «журавли» — пришлые рабочие, которые конкурировали с местными жителями.
Артельщики, находившиеся в сговоре с хозяевами портовых кабаков, где производилась расплата, были обязаны набирать по очереди равное число рабочих всех национальностей: румын, греков, турок, армян и липован.
Дух вражды и острой конкуренции владел этой толпой в ее борьбе за кусок хлеба. Но солидарный
