Все остальное он познает через нее. Она должна посвятить его в свою историю, поведать ему о трех полученных ею откровениях: Рим научил ее справедливости, Греция — красоте, Иудея — религии. Ее наставления будут связаны с тем первым уроком, какой дала ребенку его родная мать: та научила его имени бога, а великая мать родина научит его догмату любви, объяснит, что Бог — в самом человеке, что в этом — вся сущность христианства. Она объяснит ему, как любовь, невозможная в средние века, проникнутые ненавистью и варварством, была внесена в законы Революцией и в результате этого божественное начало в каждом человеке смогло наконец проявить себя.
Если бы я писал книгу о воспитании, то доказал бы, что общее образование, прерванное специальным (в коллеже или в мастерской), должно возобновляться для молодых солдат, когда их осенит полковое знамя. Этим способом родина должна вознаграждать их за те годы, что они ей отдают. А когда они вернутся к домашнему очагу, родина должна последовать за ними, не только для того чтобы управлять и наказывать посредством законов, но чтобы быть их провидением (не небесным, а земным), их религиозным культом, их кодексом морали, воздействуя на них посредством собраний, общедоступных библиотек, всевозможных празднеств, особенно музыкальных.
Как долго будет длиться такое воспитание? Всю жизнь.
В чем первая задача политики? Воспитание. А вторая? Тоже воспитание. А третья? Опять таки воспитание Я слишком хорошо знаю историю, чтобы верить в силу законов, если их введение недостаточно подготовлено, если люди заблаговременно не воспитаны так, чтобы любить законы, хотеть их иметь. Не столько законами укрепляйте принцип законности, прошу вас, сколько воспитанием: сделайте так, чтобы законы были приемлемы, возможны; воспитайте людей, и все будет хорошо.[334]
Политики обещают нам порядок, мир, общественную безопасность. Но к чему все эти блага? Чтобы наслаждаться ими, замкнувшись в спокойном эгоизме? Чтобы и любовь, и объединение стали для нас ненужными? Если цели политики таковы — пропади она пропадом! По моему мнению, этот порядок, эта социальная гармония нужны для того, чтобы помогать свободному прогрессу, содействовать общему движению вперед. Общество должно быть для людей со дня рождения и до дня смерти лишь путем к познанию, школой, воспитывающей нас в течение всей нашей жизни и подготовляющей жизнь наших потомков.
Воспитание (смысл этого слова недостаточно всем ясен) означает не только воздействие отца на сына, но в то же время, иногда в еще большей степени — воздействие сына на отца. Только ради своих детей мы стремимся выйти из состояния моральной прострации, и только с их помощью нам удастся это сделать. Самый плохой человек хотел бы, чтобы его сын вырос хорошим; тот, кто откажется пожертвовать чем нибудь ради человечества, родины, готов принести себя в жертву семье. Если он не утратил и рассудок, и нравственное чувство, ему будет жаль своего ребенка, которому грозит участь стать похожим на отца... Поройтесь в этой душе: как бы она ни была пуста или испорчена, вы в самой сокровенной ее глуби найдете тайник отцовской любви.
Так вот, во имя наших детей заклинаю вас: не дадим погибнуть их родине! Неужели вы хотите оставить им в наследство катастрофу, навлечь на себя их проклятие, проклятие грядущего, проклятие всего мира, который, быть может, задержится в своем развитии на тысячу лет, если Франция потерпит неудачу?
Лишь одним вы можете спасти своих детей, а с ними и Францию, и весь мир: вложите в них веру! Веру в могучую силу преданности, самопожертвования, веру в родину, в это великое сообщество, все члены которого жертвуют собою ради всех!
Знаю, что сделать это нелегко, слов тут недостаточно, нужен пример. Мы, видимо, утратили то великодушие, то благородство чувств, какие были столь обычны для наших отцов. В этом — корень всех зол, истинная причина нашей взаимной вражды, наших раздоров, ослабляющих Францию донельзя, делающих ее посмешищем всего света.
Даже если взять самых лучших, самых уважаемых людей, если покопаться в их душах, можно увидеть, что каждый из них при всем своем наружном бескорыстии таит в глубинах сердца кое что, какой нибудь пустяк, которым он не хотел бы поступиться. Просите у него все, что угодно, только не это! Он отдаст за Францию жизнь, но не пожертвует ради нее такой то привычкой, таким то развлечением, такой то слабостью...
Есть еще, что бы там ни говорили, люди, равнодушные к деньгам, но есть ли люди, лишенные гордости? Снимут ли они перчатку, чтобы протянуть руку бедняку, который с трудом бредет по тернистому пути, указанному ему судьбой? Но тот не выполнит свой жизненный долг, чья белая, холодная рука не коснется другой руки — грубой, сильной и теплой!
Рано или поздно нам придется пожертвовать своими привычками, еще более дорогими для нас, чем удовольствия. Ничего не поделаешь: близится пора сражений.
Есть привычки и у сердца, милые ему узы, которые настолько тесно срастаются с ним, что сами становятся его животрепещущими фибрами. Больно вырывать их оттуда... Я не раз испытывал боль, когда писал эту книгу, где затронуто многое, что было мне некогда дорого.
Во первых, средним векам, которым я посвятил свою жизнь, чье трогательное, но бессильное вдохновение я воспроизводил в своих исторических трудах, я должен оказать: «Назад!». Ведь теперь нечистые руки вытаскивают их из могилы и кладут нам под ноги, словно камень, чтобы заставить нас споткнуться на нашем пути к будущему.
Принес я в жертву и другую свою гуманную мечту — веру в философию, утверждавшую, будто для личного счастья людей им надо забыть, что они — граждане: философию, отрицавшую роль народов, отрекавшуюся от родины... Нет, в родине, в одной лишь родине спасение людей!
От поэтической легенды — к логике и от логики — к вере, к сердцу — таков был мой путь.
Но что то, требующее уважения к себе, давно и прочно укоренившееся, запротестовало в моем сердце, проникнутом этой верой... Личные привязанности — последние препятствия, не остановившие меня при виде отечества в опасности. Пусть оно примет эту жертву! Все, что у меня осталось в этом мире, — мои привязанности — я отдаю Родине и, дабы она вернула себе былую слову Франции, возлагаю их на алтарь великой Дружбы.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ 1866 г
Книга эта была написана в 1846 г. Это явственно ощущается во многих местах первой части. Нужно ли их изменять? Автор этого не думает.
За эти годы один мир успел рухнуть,
