пожар.
* * *
Мы нашли пару солдатских шинелей Альянса, и таким образом в общей суматохе пробрались на пристань. Хаос вокруг творился впечатляющий — мы перебили примерно треть всех офицеров и самого коменданта фактории. Да-да, Дыбенко всё-таки пристрелил его, когда тот отказался говорить, как открыть сейф. Уж больно ранимой оказалась гордость бравого лоялистского старшины.
— Меня и на имперском флоте господа офицеры зуботычинами опасались угощать, а тут этот… Островитянин! Всю морду исполосовал, гад.
Дыбенкина морда теперь посинела — сколько нужно будет времени, чтобы гематомы прошли — одному Богу известно. баржи почти никто не охранял — все тушили пожар. Загрузить успели только одну, и нам повезло — это были тюки с пушниной. Старшина ругался, что лаймы возят мех неправильно, но в целом был доволен — если бы это были деревянные ящики, то черта с два мы бы так уютно устроились.
Закуток между штабелями тюков защищал нас от ветра, и единственным минусом было только отсутствие огня. Мы соорудили из запасной шинели что-то вроде навеса и были вполне готовы дождаться следующей стоянки, чтобы выйти на связь со знакомцем лоялиста — если, конечно, с ним ничего не случилось во время суматохи.
Капитан «Красотки», или кто-то исполняющий его обязанности, счел своей задачей спасти как можно больше груза и поскорее отчалить. Это было на руку и солдатам из фактории — на острове посреди Ларьегана не так много места, и чем больше его освободиться, тем легче будет справиться с пожаром.
Поэтому моряки в поте лица занимались погрузкой, а армейские — засыпали мерзлой землей горящую нефть и пытались спасти постройки.
— Я думал — рванет! — с сожалением проговорил Дыбенко.
— Мы и так немного перестарались, кажется…
— Ну, нет. Я теперь этих лаймов по всему свету травить буду! У-у-у, колонизаторы!
Я даже удивился произошедшей с ним перемене. Вроде бы — лоялист, вроде бы даже идейный… А тут такие вещи! Колонизаторы…
— А чем это от нас отличается? — спросил его я. — Мы тут с самоедами особых шашней тоже не разводили.
— А у нас при императоре-батюшке, царствие ему небесное, тут фельдшерские пункты строили, и попы детей самоедских читать-писать учили. А меха не на пиво меняли, а на патроны, калоши, тушенку и сребряницкие ножи… — он с отвращением глянул на свой клинок фирмы «Барлоу». — Ей-Богу, что угодно сейчас бы отдал за нормальный сребряницкий нож!
Ледокол отчалил примерно через три часа. Они грузили новые тюки, бочки и ящики, и не проверяли баржи! На это мы и рассчитывали, но поверить в свое везение некоторое время еще не могли. Так просто?
Раздался гудок с «Красотки», и корабль двинулся по широкому кругу, огибая остров с факторией, чтобы развернуться и двинуться в сторону океана. С пожаром в фактории практически справились, и наверняка следующий рейс «Красотка» сделает совсем скоро доставит им помощь… Хотя, кто его знает — прибыль для Альянса всегда была на первом месте. Может, ради такого пустяка, как угроза существования одной фактории они и не будут гонять ледокол в два раза чаще, пока хорошенько не посчитают доходы и расходы…
— Ты вот что мне скажи, поручик, — начал Дыбенко, распарывая ножом плотную упаковку тюка и вываливая его пушистое содержимое. — Это как так получается, что Альянс — который за демократию и права человека и всё такое, так по скотски себя ведет у нас? Чего он бить-то меня сразу принялся?
— А чего они маурьев к пушкам привязывали и стреляли? А что такое маковая война ты знаешь?
— Ты по делу давай. Объясни мне, как маленькому, — старшина усмехнулся, поудобнее устраиваясь на меховом ложе.
Я задумался, а потом вспомнил одну статью из газеты, которую читал еще будучи адъютантом его превосходительства.
— Вы не понимаете, это другое!
— В смысле?
— В том смысле, что одно дело — это то, что джентльмен делает в Альянсе — на островах. И совсем другое — всё, что происходит за его пределами. Если бы Бишоп отхлестал кого-то на улице в Камелоте — он бы вылетел из армии.
— То есть мы — второй сорт? Они там сторонники расовой теории?
— Бог их знает, чего они сторонники. Просто это именно так работает — разгон демонстрации рабочих в Хедебю при помощи перечного экстракта, от которого вытекают глаза — это меры по предотвращению массовых беспорядков, а разгон демонстрации в Мангазее кавалерией с плетями — это нарушение естественных прав человека.
— Тогда какого черта они поддержали Ассамблею? Им бы проще с имперцами снюхаться — там люди более практичные!
— Серьезно? — я даже удивился. — Новая Империя — более практична чем Республика Ассамблей?
Такого определения я еще не слыхал. Но в этом был определенный смысл. Смотря что считать практичностью — если целью является выживание государства и сохранение его независимости — то да, Регент и его единомышленники были максимально практичны и рациональны. А если говорить о личной выгоде… Я видел, в каких условиях живет первое лицо Новой Империи, так что…
Я пытался сформулировать ответ некоторое время, а потом сказал:
— Видишь эти меха? Мы бы постарались втюхать им готовые шубы.
И я понял, что попался. Он очень хорошо услышал это предательское «мы» — это было понятно по блеску в его глазах. Предваряя назревающую бурю я поднял вверх руки и сказал:
— Сдаюсь, сдаюсь. Я как бы это сказать… Ну, немножко шпион. И да, я с той стороны.
Дыбенко воспринял новость на удивление спокойно. Даже не стал приподниматься со своего места. Если бы он захотел — то прикончил бы меня прямо здесь. Я успел посмотреть на него в деле и сравнить его и мои физические кондиции. Не в мою пользу. Начать стрельбу мы не могли — услышат, устраивать тут танец с саблями просто негде, и сбежать — некуда.
— Нельзя быть немножко беременным, поручик, — заявил он. — Ты хоть на самом деле поручик?
Я нервно хохотнул. Это было, пожалуй, единственное в чем я мог быть совершенно уверенным.
«Красотка» разбивала лед Ларьегана мощным корпусом, тусклое северное солнце поднималось над заснеженной равниной. Дыбенко достал портсигар бедолаги-часового и закурил.
— Сюда бы еще самовар! — сказал он.
— И патефон! — добавил я, и мы рассмеялись — уже по-настоящему.
XIX. СВАЛЬБАРД
Из раскрытого ворота алой атласной рубахи выбивались черные курчавые волосы, борода гневно топорщилась, а тулуп был распахнут настежь. Он швырял вслед удаляющейся лодке оранжевые, невыносимо яркие в этот серый северный день апельсины.
— Что?! — орал он. — Чем вы меня можете удивить? Хотите, я
