«… Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее золотым огнем…» — прочел он, зачем-то изменив слова.
— У Есенина — «голубым огнем»! — перебила Надежда.
— Так это потому, что у Шаганэ, наверное, глаза были голубые, а у тебя-то — золотые! Или зеленые? Или зеленые с позолотой?.. А, янтарные! Так этот цвет называется?
— Этот цвет называется «кошачьи глаза», — засмеялась Надежда. —
Не завидую я Шаганэ: Есенин с ней пытался забыть о своей «дальней северянке».
— Надюш, ну при чем тут Шаганэ? Ты — это ты! И дальняя северянка, и Шаганэ, и… Ты — воплощение всех лирических героинь вместе взятых!
— И помещицы Анны Снегиной? — Надежда немного смутилась, но ничуть не возражала быть воплощением сразу всех лирических персонажей любимого поэта.
— А почему нет? Для кого-то ведь, наверняка, ты была первой безответной любовью. Помучила, небось, парнишку? — Юрий с лукавой улыбкой посмотрел на нее.
Она не ответила, загадочно улыбаясь и вспоминая того самого «парнишку»…
На обратном пути прошлись по нижнему ярусу Галатского моста, полюбовались с его площадок видами на вечерний Стамбул, остановились в небольшом рыбном ресторанчике, где были единственными посетителями. Пристроились за столиком, откуда открывался вид на дворец Топкапы и на красиво подсвеченную Айя-Софию. Сидели друг против друга на небольших мягких диванчиках.
— За тебя! — сказал Юрий, поднимая бокал со светлым сухим вином.
— Почему — только за меня? — спросила Надежда.
— За нас?
— За нас, — согласилась она.
С Босфора дул прохладный ветерок. Силуэт крупной чайки, притулившейся на фонарном столбе, привлек внимание Надежды. Птица важно вертела головой и не собиралась улетать. Огни судов, непрестанно бороздящих воды Босфора, освещали, на мгновение выхватывая из темноты, мелкие волны, которые, едва блеснув, снова прятались в вечерней мгле.
Юрий пересел на диванчик к Надежде, обнял ее теплыми руками. Легкая щетинка на его щеке мягко кололась, губы сохранили вкус виноградного вина…
Принесли рыбу с овощным гарниром и большим количеством зелени.
— Теперь попробуем другую рыбку — более аристократическую… и приготовленную по всем правилам, — сказал Юра, пересаживаясь на свое место.
— Так на гриле — не по всем правилам? А мне понравилось!
— И правда, неплохо, — согласился полковник, — особенно в таком обществе! — от его нежного взгляда прохладный ветерок с Босфора казался гораздо теплее, чем был на самом деле…
Возвращаясь в отель, увидели сидящего на тротуаре узенькой улочки, струящейся вдоль внешней крепостной стены дворца Топкапы, турецкого мальчика лет восьми-девяти. Он торговал бумажными носовыми платочками, разложенными на пластиковом пакете прямо на тротуаре. Ребенок плакал, размазывая грязными ручонками слезы по щекам.
«Он даже младше… моего сыночка…» — подумала Надежда, которая несколько лет назад пережила самую страшную трагедию в своей жизни — гибель сына в летнем лагере. До сих пор боль утраты продолжала саднить сердце, став постоянной, привычной спутницей, тупой и ноющей, от которой она и теперь иногда плакала, оставаясь одна. Молилась, каялась, но сама себя не могла простить за то, что отправила сынишку в лагерь. Хотела, чтобы отдохнул, чтобы был под присмотром. А вышло…
