Великому герою неожиданно полегчало еще вчера, на следующий же день после ухода своих. Сегодня Трою как раз бы пришлось что-нибудь снова придумывать, стараясь найти подходящий повод не отправляться вдогонку за остальными охотниками. И вот, чудеснейшим образом, веская причина вернуться домой, подальше от царящей на юге опасности, сама прыгнула в руки везучему Тигру. Так что, немного подумав для виду, тоном, не допускавшим и тени сомнений, что делается великое одолжение, ликующий в душе Трой, наконец-то, дал свой ответ:
— Эх! Не лежит у меня сердце оставлять здесь все на баб и стариков, но тебя, Тарья, одну отпустить я не вправе. Случись что? Как потом буду твоему сыну в глаза смотреть. Собирайся. Пойдем.
* * *
Широкая натоптанная тропа уже четвертые сутки подряд стелилась под ноги еле бредущей к северу паре людей. Хотя Тарья, конечно, лукавила, называя себя старухой, но скорость шагающих к дому путников все равно колебалась где-то между улиткой и черепахой. Такими темпами дорога к селению Тигров продлилась бы еще пару дней — и это было печально.
В лесу ничего не менялось. Местные мохнатые и пернатые обитатели знать ничего не знали о творящихся на юге событиях и спокойно занимались своими важными, на звериный и птичий взгляд, повседневными бесхитростными делами. Все радовались благодатному лету, еще и не думающему заканчиваться, и только насупленный Трой, уже жалея, что согласился на совместный поход, угрюмо мерил шагами тропу.
Без умолку болтавшая тетка довела своего молодого попутчика до предела, еще на вторые сутки безмерно затянувшейся дороги, превратившейся из беспечной расслабленной прогулки, как Тигр ее себе представлял, в сущую пытку. Постепенно Трой перестал вежливо, а затем и невежливо отвечать на сыпавшиеся, как зерно из прохудившегося мешка, вопросы и вообще хоть как-то поддерживать разговор. Теперь, отстранившись от монотонного щебетания Тарьи и погрузившись в собственные невеселые мысли, он молча брел по тропе.
Излишняя задумчивость и не позволила Тигру уловить стремительный миг нападения. Вот вроде бы вокруг все спокойно и тихо, как вдруг из кустов вылетают, размытыми молниями, непонятные серые тени. Неожиданно сильный удар бросает на землю. Сухой жесткий грунт бьет в лицо. В спину упирается нечто твердое и тяжелое, а руки кто-то грубо выкручивает. Сбоку слышится приглушенный не то крик, не то стон, кажется, исходящий от Тарьи. Затем перед носом появляются чьи-то странные ноги. Вернее-то, ноги обычные, человеческие, но вот обувь! Тяжелые, мощные. С какой-то полоской понизу… Хрен знает что, а не чоботы! А серые, с зеленцой, обтягивающие штаны?! Вообще ни в какие ворота не лезут! Таких не бывает! Ни у кого, ни у своих, ни у Безродных. Какие-то они чуждые, нереальные, даже сходу и не поймешь что ты видишь. Что за странная шкура? Подвижная, легкая… Или это из каких-нибудь листьев? Да, дела… Ну, не носят люди такое, и все тут!
Последнее, что умудрился подметить ошарашенный Трой перед тем, как потерять сознание от последовавшего аккуратного удара по голове, была небольшая, но очень важная деталь открывавшейся левому глазу картины, которая умудрилась настолько впечатлить лежавшего на животе юношу, что собиравшийся вырваться из вмиг пересохшего горла отчаянный крик замер на пол пути. В опущенной руке одного из напавших на них чужаков, направленный острием вниз, блестел гладкий клинок, без сомнения сделанный из того же чудесного камня, что и Длинный Нож Яра!
«О боги!»
Глава двадцать третья
Инга
Стояла глубокая ночь. Затянувшие еще с вечера небосвод облака укрыли поселок Безродных даже от тусклого света звезд. Густая липкая тьма поглотила окрестности, и лишь ближние к дремавшему пленнику шатры выглядывали из мрака мутными пятнами. Было тихо. Ни людских голосов, ни возни животных — все будто вымерли, оставив заброшенное селение на попечение бесплотных и бесшумных духов.
Но нет. Урги всего лишь спали. Причем, вряд ли крепко — Кабаз вот заснуть не мог. Наверняка и попрятавшихся по шатрам женщин, стариков и детей одолевали навязчивые тревожные мысли, связанные с неизвестной судьбой ушедших на битву мужчин. Еще утром переполненный обыденной суетой поселок весело непрестанно шумел, но уже вечером, лишившись трети своего населения, погрузился в тоску и уныние. Общая безрадостная атмосфера быстро окутала клан. Даже шаман, и так всегда пребывающий в мрачном озлобленном настроении, после ухода вождя вышагивал по центральной поляне, чернее грозовой тучи, время от времени попадаясь на глаза Кабазу, старавшемуся в эти моменты обрести сказочный дар невидимости.
Кабан понимал, что угрозы говорящего с духами старика могут переродиться в реальные действия уже со дня на день. Серьезность сложившейся ситуации впрямую намекала на то, что время задобрить духов-защитников горячей человеческой кровью настало самое что ни на есть подходящее. Того и гляди потащат его к алтарю, и… конец мучениям! Исстрадавшемуся пленнику уже настолько опротивело его нынешнее жалкое подобие жизни, что истощенный Кабаз, не то чтобы совсем сдался и перестал страшиться грядущего, но и того всепоглощающего ужаса перед возможной смертью, как раньше, уже не испытывал. Перебоялся, перегорел, примирился с судьбой — все равно ничего не поделаешь.
Тревожный, наполненный мутными полузабытыми образами, сон сморил Кабаза только ближе к полуночи. Скрючившись у своего столба, пленник тихо постанывал. Попытка спрятаться от страшной действительности в спасительном мире ночных фантазий не увенчалась успехом — вместо каких-нибудь приятных воспоминаний истерзанный разум, не давая расслабиться даже во сне, являл кошмар за кошмаром.
Погруженный в ночные мучения пленник вздрагивал, всхлипывал, тряс головой, но проснуться не мог. Куда уж было ему услышать приближение юркой бесшумной тени, стрелой метнувшейся откуда-то из темноты прямо к одиноко стоящему столбу. Теплая маленькая ладонь аккуратно накрыла спящему рот, а в ухо Кабаза полились тихие торопливые слова:
— Тише! Тише! Успокойся. Я друг. — Проснувшийся пленник мигом сообразил, что кричать и бороться не стоит, хотя взволнованный женский голос и не был ему знаком. Да и откуда бы? Никто прежде, кроме щербатого дознавателя, с презренным Боголюбом и словом не перемолвился. Тем не менее Кабаз сразу понял — его собираются вызволить. Может, тон, каким оно было сказано, может, приятный тембр голоса незнакомки, может, сами слова, но что-то заставило парня мгновенно довериться девушке. Напрягшийся было спросонья Кабаз тут же расслабился и покорно замер, ожидая продолжения.
— Я хочу тебе помочь, — не стала тянуть незнакомка. — Не спрашивай, почему. Сначала выберемся отсюда, потом все ответы.
Стянутые ремнем на той стороне столба руки Кабаза мелко и часто задергались — таинственная спасительница принялась перерезать путы. Нож у нее оказался тупее тупого, так как это нехитрое дело заняло уйму времени, проведенного в обоюдном молчании. Наконец, пленник ощутил, что его занемевшие руки свободны, и медленно потянул их к себе. Боль в плечах едва не заставила вскрикнуть. Это, казалось бы, простое движение далось Кабану с превеликим трудом. От продлившейся более десяти дней вынужденной неподвижности руки парня задеревенели и своего хозяина слушаться теперь не желали. Хорошо еще, что в своем заточении Кабаз не ленился и время от времени, обдирая кожу спины о шершавую поверхность столба, распрямлялся, вставая на ноги. Иначе бы парень сейчас лишился контроля не только над взбунтовавшимися руками, что было бы еще хуже.
