Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 137
— Хорошо, — говорит Сигруд. — Теперь он заряжен. Не снимай с предохранителя. Всегда держи винташ дулом к земле. Не снимай с предохранителя, если поле зрения неясное и ты не готова прицелиться. Не клади палец на спусковой крючок, если не готова стрелять. Поняла?
— Поняла, — говорит Тати. Она тяжело дышит.
— Я буду стоять позади тебя. Потом мы начнем стрелять по банкам. Отсюда. — Он машет рукой. — Пятьдесят ярдов.
— Далековато.
Он ничего не говорит. Он не говорит, что в бою ей, скорее всего, никогда не удастся подобраться ближе. Он не хочет, чтобы она думала про бой, пусть даже исподволь готовит ее именно к этому.
Он выводит ее на место, встает сзади.
— Не спеши, — говорит он тщательно выверенным голосом. — Это не экзамен. Я просто хочу, чтобы ты поняла эту машину.
— Ладно, — нервно отвечает Тати.
Она долго медлит, как он и предполагал. Татьяна Комайд — настоящая дочь своей матери: взращенная в четырех стенах, вычитавшая великие истины из документов и цифр. Ее совсем не к такому готовили.
«Но она должна научиться, — думает Сигруд. — Ведь нам придется отсюда уехать».
Она поднимает винташ. Смотрит в прицел. Медлит слишком долго, и Сигруд чувствует, как ее руки начинают уставать. Потом она стреляет.
Выстрел громкий, мощный. И совсем мимо цели, но зато Тати пугается так, что пятится и почти роняет винташ.
— Это больно! — кричит она, изумленная и разгневанная. — Это так больно!
— Прижимай крепко, — говорит Сигруд.
— Я прижимала!
— Значит, еще крепче.
Она сверлит его взглядом, ищет осуждение или снисхождение. Не находит. Хмурясь, Тати поднимает винташ и снова стреляет, на этот раз слишком рано.
— Ух… — говорит она, вращая плечом. — Больно… И я снова промахнулась. Почему я промахиваюсь?
— Если бы ты попала в одну из этих банок со второго или первого выстрела, я был бы поражен, — говорит Сигруд. — Мы здесь не для того, чтобы учиться меткости, Тати. Это все равно что ждать от человека, который впервые сел за руль, победы в автогонках. Я хочу, чтобы ты поняла, как работает машина. Что она делает и как это ощущается. Больше ничего.
Поразмыслив, она кивает. В течение следующих секунд опустошает обойму. Все мимо. Но с каждым новым выстрелом у нее прибавляется уверенности.
Она тратит еще три обоймы и в середине четвертой наконец-то попадает в банку.
— У меня получилось! — изумленно восклицает Тати. — Получилось!
— Получилось, — говорит Сигруд. Это была, скорее всего, не та банка, в которую она целилась, но дрейлинг не отнимает у девушки победу.
— Ух, как болит плечо. Я когда-нибудь к этому привыкну?
— Привыкнешь, — говорит Сигруд. — Или нет. Все зависит от тебя. Хочешь продолжить?
Она размышляет.
— Да.
Он кивает на банки.
— Хочу, чтобы ты попала в каждую хотя бы один раз.
У нее от изумления открывается рот.
— В каждую?!
— Да.
— Ты же вроде бы сказал, что мы не будем учиться меткости!
— Если человек хочет учиться, у него должна быть цель. Можешь подойти чуть ближе, если пожелаешь.
— Но… у нас боеприпасы не закончатся?
— Ну, у тети Ивонны их довольно много. Это меня не касается. Я хочу, чтобы ты поняла, каково это — поразить все мишени.
— Но у меня болят руки.
— Тогда они должны стать сильнее.
Она обиженно зыркает на него.
— Или ты хотела сегодня заняться чем-то другим? — спрашивает Сигруд.
Ворча, Тати проводит следующие два часа, стреляя из «Камаля». Она жалуется, что это больно, утомительно и уныло. Сигруд не возражает — она, безусловно, права. Но в ответ на ее жалобы он молчит. Он ждет и наблюдает. Всякий раз она берет винташ и пробует опять.
У нее получается одновременно лучше и хуже. Она понимает, как работает винташ, но теперь верхняя часть ее тела устала. «Но она должна и этому научиться, — думает Сигруд. — Как стрелять, когда у тебя силы на исходе».
Наконец она поражает последнюю банку. Когда она хрипло и измученно вскрикивает от радости, Сигруд улыбается.
— У тебя получилось, — говорит он.
— Наконец-то, — отвечает Тати. — Пропади оно все пропадом, ну наконец-то.
Сигруд вскидывает брови, делая вид, что не заметил этого чрезмерного увлечения взрослым языком. Он ждет, пока она поставит винташ на предохранитель, потом забирает оружие и показывает, как вытащить обойму.
— Давай что-нибудь поедим.
* * *
Они сидят в лучах заката и едят черный хлеб с ярко-желтым сыром.
— Мама не позволяла мне делать ничего подобного, — говорит Тати с набитым ртом. — Она не разрешала мне заниматься опасными вещами или… ну, я не знаю. Развлекаться. Казалось бы, она должна была научить меня этому.
Сигруд качает головой.
— У Шары была нелегкая жизнь. Ненормальная. И она точно не развлекалась. Думаю, она хотела, чтобы твоя жизнь была другой.
Тати вздыхает, как самый настоящий подросток.
— Снова-здорово. Я как зверь в клетке, которого кормят по расписанию.
Сигруд отламывает еще кусок сыра. Ему вновь приходит в голову, что это может оказаться правдой: вдруг Шара, опасаясь истинной природы своей дочери, загнала ее в ловушку, как волка? Ему трудно представить, чтобы Шара пошла на такое, но за тринадцать лет человек способен измениться. И Шара могла знать больше, чем он.
— Почему ты плакал, когда впервые пришел сюда? — спрашивает Тати.
— Что? — удивляется Сигруд.
— Когда ты только пришел и тетушка соорудила очаг на крыльце для тебя. Я вышла на тебя посмотреть, и ты плакал.
— Я… — Он опускает свою тарелку. — Я не был уверен, что это произошло на самом деле.
— Что произошло?
— Я… увидел сон. О моей дочери. Она… Она умерла некоторое время назад.
— О-о, — говорит Тати. — Мне очень жаль.
Сигруд кивает.
— Какой она была?
— Молодой. Умной. Даже гениальной. Она читала много книг. Возможно, она бы тебе понравилась. По крайней мере я так о ней думаю. Я провел с ней очень мало времени, и у нас были сложности. — Он недолго молчит. — Я не узнал ее так хорошо, как хотел бы узнать.
— Мертвые — это загадка, — говорит Тати, глядя на дикие холмы. — Они так много с собой забирают, что ты даже не знаешь, кого оплакиваешь. Это безумие, но я все еще… все еще не верю, что она умерла. В моей душе застряло крошечное зернышко веры, которое никак не получается раздавить, и оно твердит, что это все выдумки. Вроде театра. Безвкусная драма. Наверное, она где-то есть, она жива, просто за сценой, вдали от декораций. Я читала газеты, я знаю, о чем говорите вы с тетушкой. И все-таки внутри меня есть нечто — оно знает или думает, что знает, что она все еще жива. Это несправедливо. Такое чувство, что я не смогу оплакать ее по-настоящему, пока это не уйдет. Но оно не уходит.
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 137
