406. Аппарат обводит блаженный крымский пейзаж.
В. Маяковский, сценарий «Слон и спичка»Койка была пуста, постельное белье – тщательно заправлено, словно здесь вскоре ждали нового постояльца. Чувствуя, как кровь стынет у него в жилах, Опалин бросился искать сестру милосердия.
– Скажите… а Селиванов… Василий Никифорович…
– В саду он, в саду, – успокоила его немолодая женщина в белом халате. – Воздухом дышит.
– Фу ты, черт! А я уж вообразил…
Поблагодарив собеседницу, он выбежал в сад, где поодиночке и группами сидели или прогуливались пациенты санатория в одинаковой больничной одежде.
Исключение составлял один важный военный, который упорно не желал переодеваться и всегда ходил в мундире и с орденом Красного Знамени, опираясь на трость. Когда Опалин, ища своего знакомого, третий или четвертый раз пробежал мимо военного, тот не выдержал.
– Товарищ, ну что вы мечетесь, как безголовая курица… Ваш друг вон там, – он указал направление тростью, – любуется морем.
– Спасибо, товарищ, – буркнул Иван, однако все-таки не удержался. – Но я не курица и не безголовый, и попрошу меня так не называть.
– Не обижайтесь, командир, – добродушно сказал военный, – но вы сами виноваты. Навещали бы друзей почаще, знали бы, где кто любит находиться. А то, знаете ли, Вася на вас обиделся.
– Я и не подозревал… – сконфуженно пробормотал Опалин и угас.
– Ладно, командир, идите, – сжалился над ним собеседник. – А то вы со мной заболтались. Шагом марш!
Когда Опалин ушел, военный неожиданно закашлялся и, вытащив платок, прижал его к губам. На ткани осталось красное пятно.
Вася Селиванов сидел на складном стуле и смотрел на море, расстилавшееся внизу. Он был молод, и светлые вихры волос торчали у него, как у мальчишки, но болезнь уже наложила на его лицо свой отпечаток и словно сказала: «мое».
Туберкулез не красит человека, и Селиванов не стал исключением.
Когда он повернул голову и поглядел на приближающегося Ивана, того кольнуло – уже который раз – неприятное чувство, что вместе с Васей его глазами смотрит кто-то еще, о ком Опалин даже не хотел думать.
Этот невидимый и неосязаемый кто-то постоянно находился рядом, вокруг, внутри, и Иван понимал, что это была смерть.
– Странная штука – море, – заговорил Селиванов, когда Опалин, продравшись через сбивчивые приветственные фразы, присел возле него на пенек. – Вроде катит себе волны и ничего не происходит, а сидишь – и глаз оторвать не можешь.
– Я думал, тебе не нравится море, – пробормотал Иван.
– Нет, – тотчас ответил Селиванов. – Не нравится. Я бы вообще, знаешь, сейчас в Москву махнул… – Он вздохнул и почесал голову. – Но в Москву меня пока не пускают. А тут что делать? В карты играть? Скучно. Вот и сижу тут, смотрю на море, воздухом дышу, как доктор приказал. Без него я бы, конечно, не догадался…
Опалин, не удержавшись, фыркнул.
– Я слышал, что жену наркома убили, – продолжал Селиванов, хмурясь. – Это связано с расследованием, в которое ты влез?
– Я не влез, – ответил Иван, тотчас перестав улыбаться, – а просто помогаю.
– Угу. Нашел кому помогать – Парамонову. Тебе, Ваня, надо браться за ум. Ты себе позволяешь садиться на шею кому ни попадя. Жестче надо быть, понимаешь?
– Хорошо тебе говорить. – Опалин понимал, что злиться нельзя, и все же начал сердиться. – Ты мать Саши Деревянко из петли не вытаскивал…
– Нет. Зато я много других разных вытаскивал и из воды спасал. – Селиванов вздохнул. – Жалостливый ты, Ваня. Это хорошо. Но плохо. Хорошо – потому что без жалости человек ничего не стоит, а плохо – потому что жалость твою будут пытаться использовать в своих целях. Вот и Парамонов…
– Да что ты против него имеешь?
– Ничего. Я просто знаю ему цену. Он использует тебя – и даже не скажет до свиданья. Это не тот человек, с которым можно сотрудничать. Он вообще не понимает, что такое сотрудничество. Он хотя бы рассказал тебе обстоятельства дела?
