Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
По мнению М. Кантора, авангард отвечал ряду важнейших требований победившей западной буржуазной демократии: он обеспечивал «демократичность» (кавычки здесь и далее в предложении мои – С. Б.) искусства за счет отсутствия гениальности и предоставления толпе необходимых ей элементов балагана [56, 95–97]; создавал неопасных капиталу «социально полезных бунтарей» [56, 185]; воспитывал в людях важную для «демократии» способность воодушевляться без повода [49, 378]; создавал иллюзию свободы [56, 410]; формировал жестокость, аморальность и безответственность [56, 414]. Он оказался идеально подходящим для обывателя: «Когда обыватель, глядя на дерзновенные кляксы и свободолюбивые какашки, говорит, что и сам так бы смог, – в его словах содержится глубокая правда. Он не только смог бы так, он так ежедневно и делает, обсуждая начальство у себя на кухне, но исправно выполняя все, на него обществом возложенное» [56, 426]. Позиция М. А. Лифшица здесь более сложная: «…среди активных участников этого движения есть немало активных деятелей, тесно связанных с реакционными классовыми силами современности, но есть также много других людей, настроенных против старого, капиталистического порядка и ненавидящих общественную несправедливость, особенно в таких ее зверских проявлениях, как война, полицейщина, расовое неравенство» [77, 148].
В России разгул авангардизма, по М. Кантору, наступил вместе с капитализмом с 1990-х годов: «О, какие отчаянные перформансы и эпатажные инсталляции увидели потрясенные москвичи. Один новатор мастурбировал на вышке в бассейне, а искусствоведы стояли внизу и аплодировали, другой изображал животное и кусался, кто-то наложил кучу в музее у картины Ван Гога, кто-то зарубил топором козленка, а некий джентльмен привязал к члену газовую горелку и – с риском опалить детородный орган – бегал по выставочному залу» [56, 424]. При этом среднестатистические произведения российских нонконформистов были до неразличимости похожи на творения западных коллег [56, 424]. Был здесь, конечно, и бунт, но, как и ранее – неразумный и неопасный. К сожалению, назвать неопасными идеи авангарда, связанные с культом безобразного, внедряющиеся в массовую культуру, нельзя. Классический пример приводит С. Г. Кара-Мурза, цитируя рассказ либерала Б. Бинаева о восприятии его (Б. Бинаева) сыном мультфильма о черепашках-ниндзя, живущих в канализации: «Мой шестилетний сын спросил: пап, а канализация ведь – это где какашки плавают? И глаза его весело блестели… Оказывается и там можно жить!» [60, 467].
На наш взгляд, приведенный материал показывает, что главную ответственность за современный кризис культуры несет приходящий в упадок глобальный капитализм. Что касается демократии, то здесь вопрос остается открытым: возможна ли демократия без капитализма? Может быть, как раз без капитализма и появится подлинная демократия? Но переведем проблему в практическую плоскость. Где же выход? Думается, из сказанного выше нетрудно сделать вывод, что в основе вырождения культуры и победы авангарда лежит рост отчуждения, в том числе и в среде самих художников, стержнем которого, как отмечал еще К. Маркс, выступает отчуждение труда. Согласно М. Кантору, в современной России намечается схватка вороватых либералов и националистов-славянофилов, но выиграет в этой схватке начальство, готовое использовать завезенные либералами западные технологии для укрепления власти, а славянофилов – для обуздания либералов [56, 234–235]. С кем же быть? По мнению М. А. Лифшица, с человеком труда [77, 141]. Конечно, человек труда в массовом порядке – далеко не ангел. Он коммунален до откровенной завистливости, часто сверхпатриотичен до национализма, подвержен влиянию рекламы и СМИ. Но такова реальность. Лишь постоянная борьба за ослабление отчуждения труда во всех сферах способна вывести общество из кризиса, и лишь союз человека труда с высокой культурой может спасти нас от черносотенства. Именно различие в понимании пути выхода из тупика авангардизма и капитализма и является главным различием между позициями М. Кантора и М. А. Лифшица. К сожалению, это различие в значительной степени является и различием между современной гуманитарной интеллигенцией и лучшей частью интеллигенции 1960-х. М. Кантору реального выхода из тупика не видно, его противостояние капитализму и авангардизму имеет моральный характер. Для М. А. Лифшица такой выход есть и на личном, и на историческом уровне. Он заключается в диалектической поддержке тех сил, которые в конкретный исторический период объективно способствуют освобождению человека труда.
Классическим (и не худшим) произведением авангардизма в современной отечественной литературе, на наш взгляд, можно считать разрекламированный в СМИ роман Александра Потемкина «Соло Моно. Путешествие сознания пораженца». С самого начала романа автор вводит новую единицу измерения высшего выражения сознания – HIC, и предупреждает, что если чей-то показатель ниже 100, ему лучше данный роман не читать, заявляя таким образом, что роман написан исключительно для интеллектуалов. Весь роман представляет собой наполненный философскими и литературными аллюзиями почти непрерывный монолог (даже не разбитый на абзацы) главного героя – Федора Михайловича (намек на Ф. М. Достоевского) Махоркина, отправляющегося пешком из родного маленького пермского городка Сивая Маска в Астрахань, чтобы раздобыть у олигарха Пенталкина денег на осуществление своего грандиозного проекта: создания с помощью атомарного конструирования генов нового сверхчеловека – Соло Моно, способного преодолеть животное несовершенство Homo sapiens (явная параллель с Ницше). Воплощением среднего человека для Ф. М. Махоркина выступает «сивомасковец», который живет спокойно, стремится к достатку, а если достатка нет, пьет водку [102, 45]. Главный недостаток «сивомасковца» для Ф. М. Махоркина заключается в том, что, став элементом экономики потребления, человек разучился мыслить [102, 93]. По пути в Астрахань наш герой находит труп, разоблачает убийцу, встречает немку, прячущуюся от «благ» цивилизации в русской тайге, а также натыкается на алкоголиков, перепивших охотников, половых извращенцев, сумасшедших. Все эти встречи образ современного Homo sapiens в глазах Федора Махоркина явно не облагораживают. Периодически в сознании Ф. М. Махоркина всплывают картины его любимого художника – Сальвадора Дали, как бы подчеркивая сюрреализм происходящего.
Иногда с помощью планшета Федор Махоркин без особой надежды быть услышанным обращается к человечеству с неглупыми статьями. В одной из них он (вероятно, вслед за Хантингтоном) пишет, что религиозные конфликты являются самыми сложными, так как затрагивают глубины подсознания, религиозные лозунги заряжают неопытных людей верой в «священную правоту» своих действий [102, 153–156]. В другой предлагает неосуществимый план обновления Евросоюза за счет введения единого языка [102, 191]. В третьей обращает внимание на то, что вести о небольших терактах, заполнившие СМИ, заслонили собой реальную опасность всеобщего уничтожения в результате ядерной войны, мир забыл о необходимости глобального антивоенного движения [102, 232–233]. В четвертой отмечает, что развитие искусственного интеллекта ведет к росту безработицы и киберзависимости [102, 331]. Кончается роман трагически: господин Пенталкин отказывает Ф. М. Махоркину в финансировании его проекта, несмотря на соблазнительные предложения получать промежуточные доходы с продажи новых приборов или платного повышения HIC еще не родившихся младенцев, и наш герой, потеряв смысл жизни, кончает самоубийством.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
