Что голос осуждений света?Глагол ничтожной суеты!Я не хочу его приветаИ презираю клеветы!Я знаю, люди не поймут,Не оценят моих желанийИ не постигнут упований!С душой холодной не дадутОни мечте моей ответа…Для них чужда душа Поэта,Их сила чувства не живит,Их жизнь души не проявит.
Сетования на холодный и бездушный свет, который не в силах оценить искренние и глубокие чувства поэта, его «мечтания и упования» являлись общим местом в романтической поэзии. Но в этих строках, возможно, звучат и личные нотки. Потому что Екатерина сделала нечто, строго светом осуждавшееся: она влюбилась в женатого человека, причем (если верить Тургеневу) влюбилась искренне и глубоко.
Между нею и отцом писателя летом 1833 года, когда семья жила на даче на берегу Москвы-реки, рядом с Нескучным садом, завязался роман. Позже сама Варвара Петровна будет писать сыну[24]: «Княжна Ш. … да будет проклята память о ней! Да разве ты не знаешь… она бедного и честного человека, мужа больной жены… [неразборчиво]. Злодейка писала к нему стихами, когда он уехал [неразборчиво…] Несчастный… замучила совесть… кончил жизнь насильственной смертью [неразборчиво…] В тот день, когда ей объявили нечаянно у Бакуниных, где она готовилась итги на сцену, играли какую-то [пьесу?] ее дяди Шах[овского]… она захохотала истерически»… Письмо заканчивается приказом: «De ne jamais prononc`e devant moi ce nom maudit» («… да не будет никогда произнесено при мне это проклятое имя…»).
Сергей Николаевич умер в октябре 1834 года – в 40 лет. Для него, как и для героя повести, эта любовь оказалась не то, чтобы «лебединой песней» (еще один пример «затертого сравнения»), но dance macabre – пляской со смертью на краю могилы.
Повесть вышла в свет в 1860 году, и ее героине прилично досталось от критиков. Она не понравилась ни Писареву, ни Добролюбову. Последний писал, что она «нечто среднее между Печориным и Ноздревым в юбке». И добавлял: «Никто такой женщины не встречал, да и не желал бы встретить». Осудил княжну Засекину и рецензент «Московских ведомостей»: «Героиня этой повести, не более как кокетливая и в высшей степени капризная и далеко не нравственная личность».
Сам же Тургенев сознавался: «Из всех моих женских типов, я более всего доволен Зинаидой в «Первой любви». В ней мне удалось представить действительное живое лицо: кокетку по природе, но кокетку привлекательную». Однако Зинаида кокетничает только со вьющимися вокруг нее поклонниками – и они в восторге то этого кокетства, в немалой мере потому, что каждому из них хочется насладиться «видом ее прелести», но ни один не готов разделить с ней жизнь. Из-за того ли, что у нее нет приданого, из-за того ли, что ни один из них не в силах увлечь ее душу… Когда же Зинаида полюбила, она сделала это искренне и преданно. И снова Тургенев говорит об этом не прямо, но так, что мы все понимаем:
«С ней по-прежнему происходило что-то непонятное; ее лицо стало другое, вся она другая стала. Особенно поразила меня происшедшая в ней перемена в один теплый, тихий вечер. Я сидел на низенькой скамеечке под широким кустом бузины; я любил это местечко: оттуда было видно окно Зинаидиной комнаты. Я сидел; над моей головой в потемневшей листве хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину, осторожно кралась в сад, и первые жуки тяжело гудели в воздухе, еще прозрачном, хотя уже не светлом. Я сидел и смотрел на окно – и ждал, не отворится ли оно: точно – оно отворилось, и в нем появилась Зинаида. На ней было белое платье – и сама она, ее лицо, плечи, руки были бледны до белизны. Она долго осталась неподвижной и долго глядела неподвижно и прямо из-под сдвинутых бровей. Я и не знал за ней такого взгляда. Потом она стиснула руки, крепко-крепко, поднесла их к губам, ко лбу – и вдруг, раздернув пальцы, откинула волосы от ушей, встряхнула ими и, с какой-то решительностью кивнув сверху вниз головою, захлопнула окно».
Снова герой подглядывает за девушкой, в которую влюблен, старается угадать, что творится в ее душе. По ее жестам и он, и читатель понимают, что она в смятении – по тому, как она сдвигает брови и стискивает руки[25].
* * *
В финале оказывается, что власть Зинаиды была только иллюзией. Княжна могла повелевать Володей и своими поклонниками, пока им нравилась эта игра, но полюбив сама, она утратила власть не только над ними, но и над своей судьбой.
Вот какой видит ее Володя в последний раз, когда снова, как и при первой встрече, подглядывает за ее свиданием со своим отцом:
«Казалось, отец настаивал на чем-то. Зинаида не соглашалась. Я как теперь вижу ее лицо – печальное, серьезное, красивое и с непередаваемым отпечатком преданности, грусти, любви и какого-то отчаяния – я другого слова подобрать не могу. Она произносила односложные слова, не поднимала глаз и только улыбалась – покорно и упрямо. По одной этой улыбке я узнал мою прежнюю Зинаиду. Отец повел плечами и поправил шляпу на голове, что у него всегда служило признаком нетерпения… Потом послышались слова: «Vous devez vous séparer de cette…»[26] Зинаида выпрямилась и протянула руку… Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука, – и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на ней рубец. Отец швырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки крылечка, ворвался в дом… Зинаида обернулась – и, протянув руки, закинув голову, тоже отошла от окна».
