— Прекрати нести чушь, Элиот! Ты знала, что Угасание надвигается.
— Я не знала. — Элиот оттолкнулась от панели. — Я опасалась… и эти опасения сбылись. Я говорила тебе раньше, что встречи с Угасанием относительно редки. Но на нашей временной линии они могут случиться в любой момент. И сейчас происходят во множестве моментов.
— ЛГУНЬЯ! — Он кричал просто для того, чтобы кричать, чтобы выпустить рвущийся наружу крик. — Ты никогда не рассказывала нам про Угасание. Я бы запомнил рассказ про пустоту большую, чем само небо!
— А ты помнишь свою высадку на «Титаник» с опозданием на четыре часа? — Элиот вскинула голову. — Конечно же нет, потому что Угасание вызывает не только отклонения при прыжке, но и амнезию.
Не было никакого эликсира забвения. Иначе все они умерли бы от смертельной дозы. Мать Фара погибла, перестала существовать прямо у него на глазах. Как быстро их счастливое воссоединение между книжных полок сменилось бегством и закончилось вот этим… еще одним провалом. Они уже вели этот разговор? Фар не знал, потому что височные доли мозга превратились в швейцарский сыр и ничего не могли подсказать ему. Он не мог больше доверять себе, но и сдаваться не хотел.
— Должно быть что-то, что мы можем сделать! Вернемся в Александрию в более ранний отрезок времени, найдем маму до того, как появится Угасание!
— Нельзя! Слишком опасно! Твоей матери больше нет, а ты должен жить дальше! Идти вперед! — Элиот ударила кулаком по консоли, угодив костяшками по углу. — Фекс, как больно!
— Почему все лупят по моему оборудованию? — пробормотал Грэм. — Бартлби гораздо мягче.
Кисть Элиот окрасилась кровью. Содранная кожа повисла лоскутом. Фар знал, каково ей сейчас: больно. Шок притупил эмоции. Жить дальше? Идти вперед? Он даже пошевелиться не мог. Просто стоял и смотрел, как по пальцам Элиот струится кровь.
— Оборудование Грэма не боксерский мешок. Колотя по инструментальной панели, делу не поможешь. Мы же не хотим здесь застрять. — Прия появилась с марлей в руке, строго поджав губы. — Рассечение глубокое. Придется наложить швы, — заключила она, осмотрев рану.
Элиот вздрогнула, когда Прия прижала к ране марлевый тампон. Белая материя тут же набухла багрянцем, из глаз девушки полились слезы. Почему она плачет? Она не имеет права ни на страдание, ни на боль, если навлекла на себя все это. И на них.
Капитан уже собирался высказать свои мысли вслух, когда Прия оборвала его твердым, беспрекословным тоном. Сейчас она отдавала приказы:
— Имоджен, попробуй усадить Фара. Грэм, найди время, где приземлиться, только чтобы мы не оказались в библиотеке…
— Нет! — выдохнула Элиот. — Оставайся в Решетке. Здесь Угасание нас не достанет.
— Прекрасно. — Прия нахмурилась. — Остаемся в Решетке. Но когда я тебя заштопаю, ты расскажешь нам все. Кто ты, когда и откуда пришла, зачем ты здесь и что такое Угасание. Поняла?
К удивлению всего экипажа, Элиот кивнула. Что-то внутри нее сломалось: сутулясь и волоча ноги, она пошла за Прией в медпункт. Дверь за ними закрылась.
В отсеке управления наступило молчание. Все как будто старались не дышать. Несколько мгновений — а может, целую эпоху — никто ничего не говорил. Вроде бы наступила тишина, но теперь, когда Фар знал, что такое настоящая тишина, каждый звук воспринимался им как шум. Тук, тук — это сердце просило кислорода. По полу в зоне отдыха простучали коготки красной панды. Двигатели «Инвиктуса» производили больше шума, чем он раньше думал, но их фоновый рокот скорее ощущался, а не воспринимался на слух.
— Вселенная разваливается на части, — произнес Грэм, глядя на свою аппаратуру, и голос гулко отдался в отсеке.
— Фарвей. — Имоджен как будто поблекла — ее светящиеся волосы посерели. Пока она не подала голос, Фар и не замечал ее в дверном проеме. — Иди сядь. Я… Я могу попробовать приготовить чай. Наверное.
Фару не хотелось чая. Ему не хотелось садиться. Не хотелось, чтобы разваливалась Вселенная. Но всякое желание спорить и доказывать пропало. Поэтому он позволил кузине отвести себя к дивану. Теперь не только носик Имоджен напоминал ему о матери. В аквамариновой прическе появилась седая прядь. Когда девушка села на диван рядом с Фаром, лицо ее выражало глубокую печаль. Он все ждал, что кузина скажет сейчас что-нибудь и в отсеке станет светлее, но слов не было. Не было ободряющей улыбки. Не было мороженого с ароматом меловых сот. Она видела все, что произошло у него на глазах. Фар потерял мать, Имоджен потеряла тетю, и на этот раз никому из них слова помочь не могли.
30 ДАЛЕКО ОТ ДЕРЕВА
Кровь у нее была такая же, как у остальных людей: красная. Рана неприятная, но Прия видала и похуже. Когда она достала из выдвижного ящика изогнутую иглу, острую, как змеиный зуб, Элиот напряглась. В медицинской школе Прию учили, что в таких ситуациях важнее всего врачебный такт. Займи нациста болтовней. Говори с ним о погоде, членах семьи, любимых записях, о чем угодно, чтобы отвлечь от боли.
Но у Прии хватало сил только на то, чтобы держать себя в руках. Здесь же, в медпункте, скрытая от посторонних глаз только лабораторным халатом, продолжала поиск по «Архивам предков» диагностическая машина. Теперь, когда появились новые вопросы, будет ли иметь значение установленная истина? Она натянула перчатки. Обработала их спреем. Взяла нить. Подняла иглу. Не думай о том, что видела. Не думай, что Фар мог дотянуться до матери, если бы ты его отпустила. И о том, что его самого чуть не стерло, тоже не думай…
— У тебя руки трясутся, — заметила Элиот.
— Сомневаешься в моем профессионализме?
— А есть что-нибудь не такое старомодное? Не хочу, чтобы остались корявые шрамы. — Элиот предприняла попытку улыбнуться, честно стараясь поднять настроение.
Будто это возможно после того, как увидела гаснущее небо. Цвета, свет, материя — все сворачивается… Обетование конца, изреченное немилосердным, разгневанным богом. Эта картина напомнила Прие строку из «Бхагавад-Гиты», часто цитируемую людьми, которые несут опустошение: И я стал Смертью, разрушительницей миров.
Переводы — забавная вещь. Некоторые ученые считают, что миры разрушает не смерть, а время. От обеих версий пробирает дрожь, сразу хочется тепла и чая масала, точек покоя и мгновений блаженства.
— У нас на борту нет клея для кожи, — ответила Прия на вопрос пострадавшей. — Все равно шрамы останутся.
Смирившись, Элиот протянула руку. От заживляющего спрея кровотечение замедлилось, но рука выглядела очень бледной; голубые жилки под кожей пульсировали, исполняя оду страху. Что бы она ни увидела там, в Александрии, это доконало Элиот. Она стала таким же подобием тени, как и все они.
Чтобы закрыть рассечение, понадобилось всего четыре шва. Прия обрезала нить и как можно туже наложила повязку.
— Так будет лучше, — сказала она, хотя знала, что лучше уже ничего не будет. — А теперь иди в зону отдыха и все нам расскажи.
