Тусклый свет со Шпигельгассе, пробиваясь сквозь узкие окна, едва разгонял полумрак в комнате. Граф фон Бинден приказал зажечь все свечи.
Он устроился в кожаном кресле и стал листать новый выпуск «Меркьюр галан». Рядом на столике стояла чашка горячего чая. Но душевного равновесия обрести не удалось. Слухи об эпидемии занимали его мысли. И две картины поочередно возникали перед глазами: помощь в поимке дезертира и его спутницы и подлый шантаж со стороны фон Пранка, еще более низкое предательство…
Всю жизнь фон Бинден старался использовать свое положение, влияние и деньги, чтобы помочь тем, кому повезло меньше, чем ему. Особенно после того, как церковь стала все туже затягивать петлю на шее протестантов.
Он всегда был человеком чести – до того дня, когда фон Пранк поставил его перед выбором.
Граф понимал, что подвергал себя опасности, поскольку предателям никто не доверял. В недалеком будущем ему придется бежать, но пока следовало выждать. День еще не настал – ни для него, ни для…
Граф отложил журнал, глотнул чаю и глянул поверх чашки на причину своего предательства: Виктория Анабель, его единственная дочь, сидела у камина и вышивала. Она единственная осталась у него от жены, умершей одновременно с новорожденным сыном. Фон Бинден посмотрел внимательнее и удивился, как похожа была Виктория на маму, хотя девочке не исполнилось еще и десяти. Казалось…
Внезапно из коридора донеслись голоса. Потом загремели шаги, и дверь резко распахнулась. Виктория выронила шитье и подбежала к отцу. Граф загородил собой дочь.
LXXI
Иоганн и Пруссак стояли у чердачного окна и смотрели на фасады противоположных домов. Внизу улицы патрулировали солдаты городской гвардии. В эркерах также стояли часовые.
– Обложили, ничего не скажешь, – проговорил Пруссак.
– Непросто будет перебраться, – добавил Лист.
– Несколько умников уже попробовали пару дней назад, – прохрипел голос из темноты.
Иоганн и Хайнц резко обернулись. Понадобилось время, чтобы разглядеть говорящего.
В углу сидел пожилой мужчина: седые волосы растрепаны, голубые глаза поблескивают в темноте. Молодая женщина спала, положив голову ему на колени. По ее лицу переплетались черные вены, рот был перепачкан в крови. Рядом с ними лежала мертвая собака; задние ноги были искромсаны, подле нее лежал нож и куски мяса.
– Вы жрете мертвую дворнягу? – Иоганн брезгливо поморщился.
– Живой это вряд ли понравилось бы, – съязвил старик и потянулся к ножу.
– Давайте без глупостей, – сказал Пруссак. – Мы не тронем вашей добычи. Так кто пытался перебраться на ту сторону?
– Три сопляка. Это было два дня назад или три. Сколотили вместе несколько досок, перебросили на противоположный карниз и решили перелезть. Думали, они умнее всех… – Старик закашлялся.
– А потом?
– Первого подстрелили стражники, когда тот почти уже перебрался. Потом доски переломились, и двое других полетели вниз. С такой высоты приземлиться на мостовую… хорошего мало.
Пруссак кивнул.
– Да уж, представляю.
Иоганн порылся в кармане и бросил женщине крейцер.
– Купите что-нибудь поесть.
Старик с неожиданным проворством схватил монету.
– Да поможет вам Бог.
Они ушли с чердака.
* * *
Иоганн и Пруссак стояли перед домом. Темные тучи нависли над городом, падали первые крупные капли дождя.
– Наши шансы тают на глазах, – заметил Лист.
– Твоя правда. Остаются только катакомбы.
– А если их тоже стерегут?
– Не знаю. Но если у тебя есть идея получше, я тебя слушаю. – Пруссак посмотрел на него с вызовом.
Иоганн понимал, что Хайнц хотел как лучше, и ему стало совестно.
– Как попасть в катакомбы?
Пруссак криво усмехнулся.
– Извинения принимаются. Проходов много, но самый неприметный – в подвале у старого Валентина на Еврейской площади.
* * *
Чем ближе они подходили к Еврейской площади, тем больше становилось народу. Где-то в отдалении звенел колокол.
– Что там такое? – спросил Иоганн.
Вскоре толпа запрудила улицу, и идти дальше стало невозможно. Пруссак поднялся на цыпочки, чтобы разобраться в происходящем. Толстая служанка ткнула его локтем в ребра.
– Не толкайся, олух, тут очередь!
– Какая очередь, сударыня?
– За искуплением. Нам даруют искупление всех грехов, – воскликнул нищий с расцарапанным лицом.
Иоганн и Пруссак переглянулись, совершенно сбитые с толку.
* * *
Перед воротами на Шультергассе остановилась украшенная карета, запряженная двумя чистокровными жеребцами. В карете стоял человек в пышном духовном одеянии и беспрерывно звонил в золотой колокол. Когда все внимание сосредоточилось на нем, колокольный звон стих.
– Слушайте же! – вскричал мужчина. – Близится час искупления. Господь готов простить ваши прегрешения, и ваши души будут спасены!
Йозефа и Элизабет вышли из дома и с любопытством следили за происходящим.
– Не падайте духом! Господь хочет лишь проверить, достойны ли вы Его!
К карете стекалось все больше народу. Матери брали детей на руки и поднимали повыше; старики и калеки тянули к проповеднику руки, глаза их были полны надежды.
Элизабет внимательнее присмотрелась к человеку на карете.
– Это же… – Она запнулась. – Базилиус?
В этот момент послушник встретился с ней взглядом. Он поспешно отвел глаза, но Элизабет не сомневалась, что он узнал ее.
Йозефа взглянула на нее с недоумением.
– Кто?
– И он заговорил… – продолжала Элизабет. – Крысеныш!
– Деяниями своими покажите вашу готовность!
По толпе прошел ропот.
Йозефа забеспокоилась.
– Не нравится мне это. Пойдем лучше в дом.
– Готовность безоговорочно принять Господа нашего Христа и отречься от дьявола!
Базилиус театрально раскинул руки, и толпа бросилась врассыпную. Женщины прижимали к себе детей и бежали прочь, старики и больные прятались по извилистым переулкам. Всем вдруг стало ясно, чего добивалась церковь: доказательства веры.
Подкрепленного кровью.
Йозефа схватила Элизабет за руку и потащила ее в дом.
* * *
