— Сердца, — засмеялась она, и этот смех не показался мне человеческим.
— А почему. — Я не знал, какой вопрос будет уместнее. — А почему они такие маленькие?.. — Грибы не походили на сердца.
— Потому что вначале я раздуваю их до огромных размеров, — пояснила демоническая девочка. — Тогда они выглядят как дирижабли, таких размеров человеческое сердце просто не выдерживает. — Она сейчас олицетворяла серьезность. — И потому они вянут, сморщиваются и превращаются в такие вот сушеные сердечки. Я их очень люблю. И собираю. — В темноте было видно ее руку и лицо. Остальное скрадывалось тьмой, что было очень кстати.
— Мое не такое, — показал я пальцем на полноценное, мускулистое, кровавое сердце, что гулко било в ее красной ладони, полное собственной ритмичной музыки.
— Это пока, — заверила Сашка, морща лицо, но оставаясь зловеще красивой. — Так будет недолго, мой котик… Посмотри на свою грудь, — кивнула она. — Задай вопрос, почему оно не там.
Грудь моя выглядела разворочанной, точно в нее попал снаряд. Я ухитрился заглянуть себе вовнутрь и увидел много чего, но сердца там не нашлось.
— Почему же? — ошеломленный моргал я в ее сторону.
— Ты сам мне его отдал, — сказала Сашка. — Ты вычесал его из груди. И делал это долго и нудно, после чего отдал мне, как его хозяйке. Теперь оно мое.
Я заглянул в прошлое: вспомнилось жуткое чесание в области левого соска с тех пор, как Сашка приехала ко мне в точку М. Вспомнилось, как усиливалось это раздражение с каждым днем, как область сердца превратилась в кровавую рану, к которой стало больно прикасаться, но я маниакально продолжал чесаться.
— Верни его, — попросил я, боясь опускать подбородок, так как снизу на меня настойчиво пялился собственный организм. — Я не могу без него.
— Можешь, — уверенно сказала демоническая девочка. — Если будешь рядом, сможешь. А вернуть — нет. Оно мне нужно.
— Зачем? — не понимал я.
Мне абсолютно не улыбалось остаться без сердца. Я не знал, чем подобное чревато, но предполагал, что ничем хорошим для меня это не закончится.
— Для чего оно тебе?
— Я их ем, — не своим голосом продекламировала Сашка, ни тени улыбки на лице ее не осталось. — Горстями. Сушу и ем и не могу не есть. От них и красота, и сила, и много чего. А твое очень большое само по себе, оно должно содержать очень много силы. Я хочу его съесть.
Перед глазами поплыло, темь прыгнула и настигла меня. Я, казалось, упал.
Но вместо этого проснулся в собственной кровати по адресу, который не помнил и откуда как-то ушел, чтобы никогда не вернуться.
Стены были одеты в бледно-зеленые обои с редко разбросанными пляшущими человечками. Странно, но кровать я помнил, не представляя ни улицы, ни дома, ни даже города. Кроме угла с кроватью в комнате нашлись еще три угла, один занимали высокие часы с мятником, другой — потрепанный торшер, еще один — книжная полка. На стенах замерли неразборчивые картинки, у окна кривилось старое глубокое кресло.
Рядом лежала Сашка, она то ли не спала вообще, то ли проснулась от моих вздрагиваний.
— Ты чего-то боишься, — сказала она.
— Нет.
— Ты боишься.
— Ты ошибаешься.
«...не спрашивай меня…»
— Скажи мне.
— Нет.
— Скажи мне!
— Не могу!
— Почему?
— Потому что я боюсь даже думать об этом. Эти слова ошпарят мне губы.
— Ты мне не доверяешь?
«...глагол «доверять» синоним глагола «верить»...»
— Доверяю. Поэтому не произнесу их. Они не мои. Это внутренний черт.
— Кто он?
— Он внутри меня. Он считает, что он знает все. Он постоянно спорит со мной.
При этом я остервенело чешу грудь, оставляя за пальцами кровавые следы.
— Не слушай его! — приказывает она.
— Не могу, — шепчу я. — Он говорит со мной моим голосом.
«...будто говорю я сам...»
Она обняла меня сильными, но тонкими руками. Я тут же растекся, словно желе, и почти начал засыпать, как вдруг рука ее коснулась моего лица. Я обратил внимание на то, что пальцы Сашки странно удлинились, на кончиках приобретя округлую форму вместо заостренной.
— Что это? — опять вздрогнул я, наваждение не проходило.
— Виноград, — нежным голосом ответила Сашка. — Очень вкусный.
— Виноград? — недоуменно переспросил я.
— Я надела его на ногти, — сказала она. — Пока ты спал, чтобы накормить тебя, когда ты проснешься. — Действительно на длинные ее ноготки — на каждый — была нанизана крупная виноградина или что-то очень на нее в темноте похожее. — Съешь… — Один из пальцев отправился мне в рот, и я проглотил то, что он предлагал. Тут же его сменил другой, потом еще.
Это и походило на виноград, и не походило.
«...какой вкус у винограда?..»
— Это ведь не виноград? — спросил я у ее широко улыбающегося рта. — Это не похоже на виноград, Сашенька.
— На что же это похоже? — будто пустые в ночи ее глаза пугали меня своей матовостью. — Скажи, дорогой.
— Это ведь. — предположил я, чувствуя, что странно захмелел от нескольких виноградин. — Это сердца, да?! — Радуга разлилась внутри меня, ласково утопив в себе любые мысли и нежно надавив на глазные яблоки изнутри.
— Сердца?! — казалось, она не понимала. — Ты с ума сошел! Какие, к черту, сердца?
«...от тебя ничего не скроешь, дорогой...»
— Те, что ты коллекционируешь, — исступленно крикнул я, стараясь выбраться из постели, но вместо этого увязая в ней все глубже. — И сушишь, — как трясина, она тянула меня куда-то вглубь. Я начал задыхаться, а Сашенька равнодушно созерцала происходящее, возлежа рядом. — И ешь… — закончил я в темноту.
Я обнаружил себя одного в постели, Сашкино место пустовало. Простыни полнились ее недавним теплом, место, где она лежала, смялось в безумный рисунок. За окном все так же притворялась обездушенной ночь, вокруг разверзлась зловещая непроглядность.
— Саш. — позвал я в темноту, но мне никто не ответил. Сон убили наповал, ни следа его, ни эха не осталось. — Ты здесь?
Я выбрался из-под одеяла, вооружился на ощупь сигаретой и побрел сквозь мрак, отгоняя маленького мальчика, что боялся в моей душе.
Привычно я выбрался в коридор, пересек его и замер в самом конце прямо подле его поворота на кухню. Оттуда вином лился Сашкин голос, он был приторно мелодичен, чаровал и манил. Оттуда же неуютно тянуло холодом.
— Он спит, — дрожа, услышал я и задрожал еще больше от дурного предчувствия.
«...не сплю...»
