– Я не знаю, куда упала моя звезда, – сказала Энни.
Томми подумал, что у них были проблемы и посерьезнее – проблемы с кожаными ремнями и тяжелыми руками, проблемы, которые хоть сейчас готовы выдать ее замуж. Он оставил эти мысли при себе. Кое-чем лучше ни с кем не делиться.
Вдали раздался рев. Это был не волк и не койот, это была и не пума. Казалось, так ревел тот лев, которого они однажды видели в цирке, заточенный в стальную клетку царь джунглей, шерсть которого пахла жарой, какой не знала даже эта пустыня. Казалось, упавшая звезда Энни обрела плоть и разум и рассердилась, поняв, что она больше не на небе.
Казалось, это ревела сама смерть.
Они прижались друг к другу, как малые дети под ярким светом пустынных звезд. Томми задрожал, а Энни окаменела, словно вся ее дрожь ушла на мертвую пуму. Наконец она тихо спросила:
– Думаешь, дядюшка Джек это слышал?
– Держу пари, это слышал весь штат.
– Пойдем, – Энни на шаг отступила от брата, не отпуская его руки, и потянула его к границе их владений. – Дядюшка Джек к ограде без ружья не ходит. Боится бандитов. Но это, кажется, похуже бандитов будет.
Томми хотел возразить, хотел сказать ей, что с дядюшкой Джеком они не будут в безопасности, что бы она ни думала. Но еще сильнее он хотел оказаться рядом со взрослым, который смог бы все ему объяснить, поэтому, когда Энни бросилась бежать, он позволил ей увлечь себя следом. Он не стал сопротивляться.
Он просто хотел, чтобы все это кончилось.
На границе их встретила тишина – тишина и разорванная колючая проволока, которая лопнула, как лопается леска, когда на крючок попадается слишком большая рыба. Энни резко остановилась. Ее ноги вдруг налились свинцом, она стиснула руку брата. Томми уперся пятками в землю, чтобы устоять на ногах и удержать их обоих.
– Энни? – его голос прозвучал слишком громко. Он пронесся воплем над темной линией холмов. Пустыня всегда пугала его. Впервые в жизни она его ужасала.
– Он прямо как кошка, – сказала Энни тоненьким голосом, которым говорила, когда они были еще совсем маленькими и крепко держали маму за руку. В ее тоне слышалось некоторое удивление, словно она не могла осознать, что именно видит перед собой. – Почему он как кошка?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Томми, но не сдвинулся с места, не попытался ничего разглядеть. Он не хотел знать. Энни тоже не стоило на это смотреть – что бы там ни было, зрелище точно было не для ее глаз, – но Томми не отвел ее в сторону. Одному из них все равно нужно было это увидеть. А ей уже поздно было отворачиваться.
Энни взглянула на него, бледная, осунувшаяся. В ее огромных глазах не было ни слезинки.
– У него нет головы, – сказала она скорее озадаченно, чем испуганно, словно и помыслить не могла о подобном. – Разве он может жить без головы?
Она уже знала ответ. Они оба познакомились со смертью еще в младенчестве, когда их отец заболел и больше не выздоровел. Тогда смерть осталась маячить где-то вдалеке, пока их мать – царствие ей небесное – не начала без остановки кашлять, пока не стала остывать в постели, больше не дыша. Могильщик положил ее в гроб, священник опустил ее под землю, и Энни с Томми лучше всех узнали, что такое смерть. Дядюшка Джек был мертв. Смерть – единственное, что остается человеку, которого лишили головы.
– Надо уходить, – прошептал Томми, но остался на месте. Куда им было идти? К тетушке Мэри, которая начнет кричать, рыдать и винить их в гибели человека, за которого вышла замуж и которого, возможно, даже любила, пока Монтана не высосала из них всю доброту? Тетушка Мэри не из тех, кто будет спокойно стоять, пока мир катится в тартарары. Она найдет, кого обвинить. Томми не сомневался, что нелюбимые сироты-племянники первыми попадут под горячую руку.
Они могли убежать вдвоем, уйти еще дальше в пустыню. Должна же она была где-то кончиться? Мама говорила, что их отец родился в каком-то Бостоне. Вряд ли этот Бостон находился от Монтаны дальше, чем Калифорния, а на поезде дорога из Сан-Франциско заняла у них всего три дня. Может, они могли бы дойти до Бостона дня за четыре или пять. Это не так уж много. В этом не было ничего невозможного, нужно было только перевалить через горы. Они бы стучались в каждый дом в этом городе, пока не нашли бы бабушку и дедушку, а потом жили бы с ними долго и счастливо, вдали от пустыни, вдали от людей без головы, вдали от…
– Моя звезда!
Голос Энни вдруг зазвенел от радости. Забыв о теле дядюшки, она бросилась вперед. Томми недовольно заворчал, поворачиваясь к ней, но потом и сам заметил, как что-то поблескивало за камнем посреди пустыни. Это был бледный, холодный свет, который явно происходил не отсюда. Он должен был сиять на небе, а не там, где обычные люди влачили обычное существование.
– Энни! – воскликнул Томми, но она бежала быстрее него. Она всегда его обгоняла. Она первой ворвалась в этот мир, обогнав его на несколько минут, и обгоняла его сейчас, со всех ног несясь по пустыне. Его несли надежда и страх, которые вместе составляют опасный коктейль, но Энни все равно добежала до камня быстрее, чем он успел поймать ее за руку.
Светилась не звезда. Светилась машина, которой Томми в жизни не видел. У нее на боку темнела изломанная трещина – такое впечатление, что машина слишком сильно ударилась о землю и ее еще не успели починить. Маленькая, она могла с легкостью уместиться у Томми на ладони, но при этом сияла ярко, отчего Томми не сразу нашел другой источник света, бледно-зеленого свечения, которое окрашивало камни и заливало землю. Если бы не это свечение – холодный свет, ужасно холодный, – он бы решил, что это кровь. Но такого просто быть не могло. Совершенно точно.
– Это моя звезда? – спросила Энни и потянулась к странной машине.
Сзади них раздалось какое-то щелканье, нечто среднее между треском погремушки гремучей змеи и клокотанием воды в ручье. Звук был влажный. Иначе его было и не описать. Он был влажен до неприличия. Похолодев от страха, Томми обернулся.
Позади них стоял человек. Это точно был человек, ведь он стоял на двух ногах и был одет в одежду. У него были человеческие руки и человеческие глаза. Почти. Почти человеческие. Таких глаз ни у кого больше нет, так что они должны были принадлежать человеку.
Но его лицо напоминало цветок, который уже начал вянуть, цветок из мяса, кости и ужаса. Он снова защелкал, и это странное лицо запульсировало и задвигалось, ни на миг не замирая, ни на миг не переставая быть живым, динамичным и жутким. Томми чуть не обмочил штаны, когда понял, кто перед ним оказался. Это был сам дьявол, который пришел в пустыню охотиться на непослушных детей.
В одной руке у него было зажато что-то красное, липкое, сегментированное, как позвоночник, и Томми тотчас захотел отвернуться.
– О, – тихо сказала Энни. – Так вот куда делись головы. Их забрала звезда.
Всего несколько слов, но какая в них тяжесть! Фраза так и норовила разрушиться под собственным весом. Томми застонал. Существо – человек – сам дьявол – снова издало странный щелкающий звук.
