«Фольксвагенам» ужасно нравится ездить по грунтовым дорогам, но все-таки Флоренция в этом виде спорта оказалась впереди. Она удалялась от меня; к счастью, мчалась она по-прежнему по дороге, не сворачивая. Я отчаянно пыталась вспомнить топографию окрестностей: нет ли по дороге какой-нибудь канавы, овражка, воды.., словом, какого-нибудь препятствия, через которое она радостно перепрыгнет, а я повешусь на ближайшей ветке. Гнаться за ней на машине — это ещё куда ни шло, но пешком…
Ни одной живой души в округе не было видно, потому что местность в принципе принадлежала заповеднику. Дорога петляла, на обочине возникали кусты, временами я теряла Флоренцию из виду. Один раз над дорогой метнулась чёрная тень, и я поняла, что Флоренция сократила себе путь, перепрыгнув через что-то. Меня терзали смертельные опасения, что она запутается в брошенном поводе, зацепится ногой, свалится… Ведь её сейчас дополнительно подгоняют бьющие по бокам стремена… Я проклинала в мать-перемать Зигмуся, Монику и их пардубицкие тренировки: слишком много сил было у этой проклятущей кобылы, нормальная лошадь уже давно замедлила бы галоп! Смилуйся, Боже, надо мной, где она остановится, если вообще остановится?!
Где именно она остановилась, я никогда не узнала, потому что она мне этого не рассказывала. С того момента, как посмотрела на спидометр, я накрутила ещё одиннадцать километров, а посмотрела я на него только где-то на половине бешеной погони. Рысак может пройти пятьдесят километров, но она-то мчится галопом… Я совершенно потеряла её из виду и лихорадочно металась всюду, куда мне только удавалось въехать, напряжённо оглядывая окрестности, поскольку сообразила, что в этой местности встречаются ещё и небольшие болотца. Лошадь, может, и проскочит, а вот машина увязнет — и поминай как звали… Днищем я зацепила какую-то корягу. Потом пыталась подкрасться к чёрной стае ворон, уверенная, что это затаилась Флоренция… Словом, что я пережила, — то моё.
С безграничным облегчением я наконец издалека увидела её на пустой лужайке у леса. На горизонте уже виднелись какие-то постройки, вполне вероятно, что ещё немного — и мы въехали бы в Варшаву. Флоренция отказалась бежать дальше только потому, что заинтересовалась травами, которые росли на лугу, особенно зверобоем, тем более что трава там вымахала по пояс и коса её не трогала. Пахло так, что даже я чувствовала. Я остановилась. Ровные луга выкашивали сенокосилками, значит, этот луг ровным не был. Я не отважилась въехать туда на машине, потому что хорошо знала, чем это может кончиться. Тем более что на машине я могла спугнуть лошадь. Я поставила машину так, чтобы проезжающий трактор её не зацепил, вышла, забрав с собой кило сахара, и направилась к Флоренции пешком.
Рельеф я оценила очень правильно: одна нога немедленно влезла на какой-то холмик, а вторая по колено провалилась в яму. На полдороге я подумала, что теперь я одна, без всякой лошади могу выиграть Большой Пардубицкий стипль-чез, вот только возьму Большой Таксис. Ещё чуть-чуть… Тут я запуталась в какой-то очень острой траве. Одна травинка влезла мне в сабо и порезала пальцы.
Слова, что у меня при этом вырвались, происходили из прорабско-боцманского репертуара. Я сняла туфлю, осмотрела порез. Ничего страшного, пальцев мне не отрезало, но кровь текла. Я бы наплевала на это, но тут мне пришло в голову, что запах крови может взбудоражить кобылу, черт знает, может, у неё нюх акулы…
Подорожники росли вокруг в изобилии, я обтёрла пару листиков о платье, затолкала их в обувь, остановила слабенькую струйку крови и захромала дальше. Оказалось, что идти все-таки больно — неудачное место для пореза. Флоренция не облегчала мою миссию, отходя все дальше, капризно выбирая травку и приближаясь к лесу. Мне все труднее было за ней топать, я хромала, шипела, обливалась потом, задыхалась и теряла силы. Другой ногой мне повезло наступить на торчащие из сабо листья подорожника, и я ещё и шлёпнулась. Вместо инсулина моя поджелудочная железа стала выделять только стоны.
Я была уже близко, когда Флоренции не понравилась какая-то травка, и она отскочила на несколько метров. Это было для меня уже слишком.
Я застонала, отчаянно, страшно:
— Флоренция!..
Она меня знала и относилась ко мне дружелюбно, поэтому подняла голову и посмотрела. Я остановилась и стала умолять:
— Флоренция, иди сюда, милая! Не будь свиньёй! Иди, сахарку тебе дам! Ну иди, иди сюда, чудо ты моё, холера чёртова, иди же сюда! Пожалей меня, я уже не могу больше! На, возьми, это тебе!..
Я сделала три хромых шага и протянула к ней руку с кусочками сахара. Флоренция подумала, щипнула травку, снова подняла голову и, слегка гарцуя, пошла ко мне. Я затаила дыхание и застыла на бесконечно долгий миг. Вытянутая рука с сахаром онемела, солнце беспощадно палило, в горле у меня пересохло. Через пару столетий она, наконец, подошла.
Сахар она съела с удовольствием, после чего оказала мне милость, положив голову на плечо. Наверное, мы бы так стояли ещё долго, потому что Флоренция любила ластиться, если бы не то, что у меня ещё оставался сахар. Флоренция смела с ладони остатки и позволила мне взять повод.
И тут начался хоровод. В моем распоряжении имелась одна здоровая нога и лошадь. Флоренция была свежа, как ландыш, бешеный галоп на ней вообще не сказался, если она и вспотела немного, то лишь от жары. И что? Теперь я должна вести её пешком? Не дай Бог, дёрнется, попробует вырваться, ведь я же не стану рвать ей рот ни за какие сокровища мира! Она будет делать все, что хочет, к тому же такая прогулка может ей наскучить, о чем она сообщит мне копытами. Не говоря уже о том, сколько километров мне придётся с ней идти, хромая, ставя ногу только на пятку, ведь я же не смогу привязать её к машине. И что самое страшное, я абсолютно не представляла, чем кончилась драка у дороги. Вдруг один из злодеев остался невредим, и теперь мы встретимся с ним нам среди лесов и полей…
Через десять метров, пройденных с Флоренцией ради пробы, я окончательно поняла, что это полная безнадёга, хотя и повела её по опушке леса, где местность была немного ровнее. Я остановилась и стала размышлять над другой возможностью.
Последний раз я ездила верхом в раннем детстве. Таланта в этой области во мне, наверное, не было, потому что я чувствовала себя решительно гораздо лучше в седле и стременах, чем охлюпкой, тем более что все это происходило очень давно. Память, не изученная учёными до конца, исторгла из меня истошный детский рёв. Я всем телом вдруг вспомнила, что чувствовала тогда: скользкое седло и слишком широкая для меня спина лошади, бока, которые мне с трудом удавалось охватить ногами, потому что лошадь была здоровенная, а я маленькая, страшная подвижность чего-то живого подо мной, причём это живое не желало стоять спокойно, а все время норовило из-под меня выскользнуть…
Я ещё раз попробовала встать всей ступнёй на листья подорожника. Нет, не получится…
Я решила сесть на Флоренцию. Прежде всего опустила стремена, потому что жокейская посадка на лошади совершенно неприемлема для нормального человека. Это заняло у меня много времени. Флоренции было скучно, она щипала травку, причём тянула вниз мою руку с поводом или лезла губами в карман, где у меня лежал сахар. В конце концов я справилась с этой проблемой, только потом обнаружив, что стремена оказались на разной высоте, но не стоило требовать слишком многого. Потом я огляделась. На опушке леса было много низеньких пеньков, а мне нужен был пенёк повыше. Рыцари в латах и полном вооружении, по рассказам, могли вскочить в седло одним прыжком, но у меня это почему-то не выходило. Я была не в силах сесть на Флоренцию одним прыжком. Может быть, потому что у меня не было лат.
