Но она возвращалась домой не одна. Короче говоря, дела ее были хуже некуда: она забеременела. После этой ледяной ночи в избушке ее трясло и тошнило. Даже если бы у нее была еда, она бы не смогла проглотить ни кусочка.
Когда она добралась до своего подъезда, то увидела, что он изнутри весь усыпан цементом. Двери квартиры стояли настежь. Оттуда шел механический вой.
Крошка вошла и остолбенела: там были снесены почти все стены. На козлах стоял какой-то мужик, белый как клоун, от лица до ног, и работал дрелью.
Другой такой же артист внизу размешивал раствор в ванне – той самой, хорошо знакомой. По виду это были молдаване.
На вопрос «а где Олег?» они сказали, что такого не знают.
Выяснилось, что их наняла баба, хозяйка квартиры.
Крошка в полном беспамятстве поехала к брату.
Брат через два дня все узнал: Олежа, располагая гендоверенностью, после того как приватизировал квартиру, тут же и продал ее кому-то, а тот – теперешней владелице. Все документы были у нее в порядке. Честная сделка.
Все. Крошка с мамой остались без жилья и без имущества. К себе в двухкомнатную квартиру брат не мог их поселить, жена не соглашалась. То есть она была активно против этой цыганщины и вообще пришла в бешенство, узнав, что у мужа теперь нет ничего!
Крошка поехала к маме за город и там переночевала на полу.
Мамина сестра была огорчена и даже озлоблена.
Ранним утром, перекипев за ночь, она во всем обвинила Крошку.
Ее внуки стояли, все трое, и смотрели, как Крошка хлопает глазами и таращится на матрасе внизу, а их бабушка сверху на нее кричит. Младшая девочка сосала большой палец, целиком засунув его в рот.
Крошка долго собиралась, пила чай (тетка от греха пошла по грибы с детьми), ела хлеб с маслом, потом ее стошнило, и наконец она собралась с силами и на прощанье взяла у бледной, обо всем догадавшейся матери немного денег на дорогу.
И поехала в Москву, там перебралась на другой вокзал и отправилась прямиком в ту ледяную избушку.
«Мало ли, насобираю веток, буду топить», – думала она. Потом сообразила – сырые ветки?
От станции надо было пройти два километра.
Сыпал мелкий дождик. Темнело. Дорога была в лужах, грязь сразу прилипла к босоножкам. Крошка ничего так и не ела. Зато меньше тошнило.
Когда она добралась до дома, то увидела – света во дворце Артема нет.
А ключи лежали в сумке.
Видно, Артем перебрался к новой невесте в Москву.
Вообще-то он ненавидел этот свой дворец как ссыльный каторжанин.
И, между прочим, собирался провести будущую зиму у Крошки. Так-то он ее, видимо, не любил и терпел такое сожительство в надежде переехать в город.
Он, кстати, постоянно ругал сестру, захватившую московскую квартиру после гибели родителей.
Крошка собралась с силами и ключом открыла калитку.
К ней подскочил Бумажка, далматинец Артема, почти полностью белый (как те работяги в ее бывшей квартире). Бумажка обожал Олю. Он ткнулся ей в бок и побежал по своим делам.
Хозяина, кстати, Бумажка не любил.
Артем, который признавал только овчарок, в воспитательных целях сажал его на цепь, оставшуюся после предыдущего, Джерри, и, не обращая внимания на тонкую природу Бумажки, кидал в него камнями, учил нападать по крику «фас!», подставлял руку, на которую было намотано одеяло. Говорил, что тренирует его на злобность. Слишком добрый он ко всем.
Бумажка год назад приблудился к Артему в лесу, потерялся, видно.
Крошка осторожно прошла к дверям.
В подвальном окошке полыхал разными цветами бледный свет и раздавался невольный гогот, как будто кого-то с перерывами щекотали. Богдан, сторож и помощник по дому, смотрел, как обычно, по хозяйскому видаку хозяйскую же порнуху. Все это знали, но поделать ничего было нельзя, у Богдана были все ключи.
Тихо-претихо Крошка открыла дверь, поднялась по лестнице, переоделась в халат Артема, повесила мокрую курточку в ванной на веревку, съела кусок черствого хлеба с остатками масла и выпила горячего чая.
Ванну набирать она не стала, чтобы Богдан ничего не заподозрил. Ходила в носках и на цыпочках.
Так Крошка и пожила несколько дней на хлебе и воде, в тепле и покое.
Однажды вечером Бумажка залился приветливым лаем. У забора фырчало. И во двор заехал артемовский «мерс».
Крошка в этот момент лежала, читала какую-то ерунду на английском.
Она в панике вскочила. Оделась криво-косо.
Спряталась у стены за дверью в надежде, что Артем зайдет и не заметит.
Первым ворвался Богдан с видаком и кассетами. Поставил все на место и бросился вниз.
Артем поднялся, увидел растерянную Крошку, бросил на пол пакеты, схватил ее за плечи, выкрикивая ругательства и повторяя: «А, ты уже с Богданом живешь, сука, в моем доме! Я понял, он выбежал!»
На этом он поднял руку, чтобы ударить.
Крошка быстро сказала: «Я беременна от тебя!»
Он сначала онемел, остановился, а потом завопил:
– От меня? От Богдана! Убью, плиать! Закопаю вообще нах!
Он был пьян.
Вошла его девушка, неся большую сумку продуктов.
– Пусть уходит, б., выброси ее, – сказала она.
– Да ты не знаешь, эта сука беременна! И еще говорит, что от меня.
– Это невозможно, – с кратким смешком ответила девушка. Как-то так страшно она это сказала.
– Убьем ее и закопаем? – с рыданьем крикнул Артем.
– Ты, – ответила она. – Я не участвую. Упаси боже.
– Да ну. Богдан лопатой своей убьет, я его заставлю, он ее точит все время, – сказал, плача, Артем. – И закопает стопудово.
Он, видимо, не только пил, но уже и укололся.
– Я жрать хочу, хватит, плиять. – Девушка пошла, поставила чайник, вернулась, стала разбирать сумку.
– Давай ключи! А ну? – крикнул Крошке Артем, сжимая ее плечи как клещами. И он все время как-то примеривался ударить ее ногой по животу. Поднимал колено. Крошка уворачивалась. Такой был у них как бы танец – если, конечно, посмотреть со стороны, не обращая внимания на мимику танцующих.
Крошка, вертясь, отвечала:
– Мне Богдан открыл, я твои ключи где-то оставила. Потеряла.
Девушка завопила, выведенная из себя:
– Неси, пля, все к холодильнику, я не нанималась таскать.
Артем поднял пакеты и понес, роняя апельсины, открыл дверцу холодильника, начал выгружать – и в тот же миг Крошка ссыпалась вниз по лестнице.
С пакетами он сразу не побежит.
