Мы едим. Инна кормит Тусю с ложки, но кисель и пюре текут по подбородку. Туся безучастна, глаза её полузакрыты. Как её посадили на диван, так она и сидит, привалившись к спинке.
Риммины дети удивлённо смотрят на Туею.
Римма, как и её дети, удивлённо смотрит на Тусю.
— Неужели совсем задушили уколами и она не очнётся? — спрашивает непонятно кого и идёт в коридор, к телефону. — Какое лекарство вы кололи, какой срок действия? — спрашивает резко кого-то. — Говорите, иначе я прямо сейчас вызову «скорую» и отправлю девочку на обследование. Я вас под суд отдам! Ну и что, что кричала? Точное название, будьте любезны! — Римма возвращается и напряжённо вглядывается в Тусю.
Риммин муж уводит детей смотреть сказку.
— Ты не хочешь есть? — спрашивает Инна Зину.
— А ты не хочешь, мама?
— Меня беспокоит состояние твоей сестры.
— А разве у меня есть сестра?
— Вот твоя сестра. Но она, как видишь, больна.
— У меня не было сестры.
Инна растерянно смотрит на Римму.
— Разве ты не хочешь иметь сестру? — Римма гладит Зину по руке. — Она младше тебя, ты — старшая, и ты должна о ней заботиться.
— И всё отдавать ей? И во всём уступать? Я не хочу Пусть она сама о себе заботится. Пусть она мне уступает, я — старшая. Пусть она всё отдаёт мне, я не хочу, чтобы мне мало доставалось.
— А разве сейчас тебе мало еды? — Римма показывает на заставленный стол.
Девочка молчит.
— И игрушки у вас будут у каждой свои. Никто не станет отнимать твои. У тебя будет всё необходимое.
Звонит телефон. Римма говорит «Прости» и бежит в коридор.
— Что?! Доза?! Вы, может быть, уже убили её! Пойдёте под суд! — И тут же: — «Скорая»! Срочно! Ребёнок. Передозировка транквилизаторов. Около пяти лет. — Она диктует адрес.
Инна прижимает девочку к груди.
Через секунду мы снова несёмся: Туся с Инной — в «скорой», мы с Зиной и Риммой — в Римминой машине. В бешеной скорости «скорой» и её гуде проскакиваем красные светофоры. Потом Тусю уносят. Римма идёт следом. Инна стоит, прижавшись головой к жёлто-грязной стене, Зина дёргает её за юбку.
— Она умрёт? Она умрёт? — И в глазах — надежда.
Инна поворачивается к ней:
— Будем молиться, чтобы не умерла, будем молиться, чтобы выжила. Мы с тобой потерпим, правда, доченька? Иди ко мне! — Инна садится, берёт Зину себе на колени, та обхватывает Инну за шею.
Инна не видела алчной надежды Зины. Зина хочет Тусиной смерти.
Позывные детского дома, которые постепенно изживутся, или от природы Зина такая? И что тогда делать Инне? Как она справится с ревностью и злобой Зины?
Нет, я не хочу ребёнка из детского дома. Я хочу своего ребёнка. Я попрошу Дениса подарить мне ребёнка. Пусть он живёт с мамой, пусть в упор не видит меня, но может же он оставить мне на память ребёнка! Я буду растить нашего с ним ребенка, и ничего мне больше не нужно. Замуж не хочу. Не хочу такого брака, как у моих родителей, у родителей Инны, как у Ангелины Сысоевны. Знаю несколько супружеских пар, и нет среди них ни одной, которой я позавидовала бы. Не считать же счастьем мещанское благополучие родителей Дениса или Виктора? Замуж выходить нельзя! А вот обеспечить себе и своему ребёнку пропитание и для этого получить профессию — нужно.
Профессию выбрала — биологию, но неожиданно сегодняшние задачки мне кажутся интереснее: Туся и Зина, Ирина Петровна, воспитательница и дети. Я хочу решать такие задачки. Я хочу заниматься психологией.
Появляется Римма:
— Пока не приходит в себя. Ей промыли желудочно-кишечный тракт, сейчас работают с кровью. Если бы её отравили таблетками, было бы проще. Кровь очистить сложнее, но будем надеяться на лучшее.
Римма снова уходит, а Инна склоняется к Зине:
— Пожалуйста, доченька, давай помолимся за жизнь твоей сестрёнки. Скажи: «Господи, помоги, спаси Тусю, спаси, пусть она живёт!» Повтори, доченька!
— Я не хочу… Ты меня будешь мало любить, если Туся оживёт.
— Что ты говоришь? Почему ты так говоришь? Я буду любить вас одинаково.
— Я не хочу одинаково. Я хочу, чтобы ты любила только меня, как ты любила меня давно!
Инна молчит. Подбирает растерянные слова.
— Тебе хорошо было в детском доме? — спрашиваю я Зину.
Она поворачивает ко мне сердитое лицо.
— Ты сама знаешь, ты сама видела, там бьют, там всё отнимают те, кто старше.
— Стоп. Значит, ты тоже отнимала у тех, кто был младше?
— Конечно! — смеётся Зина.
— А что ты делала, когда старшие отнимали у тебя?
— Как что? Я же сказала, отнимала у младших.
— А если бы младших и более слабых не было, что бы ты делала?
Зина вытаращивает свои голубые, в самом деле похожие на Иннины, глазки.
— А если бы младших не было, что бы ты делала? — повторяю я свой вопрос.
Зина давно уже слезла с Инниных колен и стоит передо мной. Тощая, всклокоченная.
— Ревела бы!
— А теперь представь себе, ты — Туся, тебя накололи лекарствами, тебе переливают кровь, ты сейчас можешь умереть.
— Как же! Могу! Я стою перед тобой! Вот она я!
— Нет, это не ты, ты лежишь там. Так в жизни и бывает: сегодня плохо ей, завтра тебе. Плохо сейчас тебе!
Зина затопала ногами.
— Не хочу тебя слушать! Не могу умереть! Я вот я! Ты — плохая! Ты хочешь, чтобы я могла умереть.
— Ты хочешь, чтобы Туся умерла, — пожимаю я плечами. — Ты — плохая, недобрая!
Инна — статуя удивления и растерянности. Рот разинут. Она ничего не понимает.
— Вот тебе, вот! — Зина бьёт меня кулачками по коленям.
— Ты что, доченька, ты что? — приходит в себя Инна. — Разве можно бить человека?
— Все всех бьют. Я вся побитая.
— Только плохие бьют.
— Посмотрись в зеркало, вон, видишь, зеркало, какая ты красная, какая злая! — говорю я. — Ну же, иди посмотри. Ты нравишься себе? Чем ты лучше воспитательницы, которая била тебя?
— Я не хочу быть лучше! — кричит Зина и плачет. Она плачет обиженно, захлебываясь, и Инна кричит мне:
— Зачем ты раздражила её? Она плачет!
Я и так вижу, она — плачет, но, словно бес вселился в меня, говорю:
— Тебе больно. И Tyce будет больно, если ты обидишь её. Помолись за её жизнь! Будет хорошо Tyce, будет хорошо тебе. Злых никто не любит. Если мама поймёт, что ты злая, не будет любить.
— Зачем ты так?! — кричит на меня Инна. — Довела до слёз!
