Книга Заговорщики. Перед расплатой - Николай Шпанов

Эмалированная дощечка с номером дома держалась на остатке стены. Рядом с нею была огромная брешь. Дальше снова кусок стены с уцелевшей дверью подъезда. Сбоку кнопка звонка в начищенной медной розетке. Чтобы попасть внутрь дома, не нужно было подниматься по ступеням. Это можно было сделать через любую из брешей по обе стороны двери.

Однако дверь была затворена, и на ее створке белела карточка: "Доктор инженер Э. ф.Шверер".

Рупп поднялся по ступеням и надавил кнопку.

— О, господин Вирт! — радостно воскликнула Эльза. — Муж будет так рад!..

Это была правда. Приветливая улыбка появилась на лице Эгона, когда он увидел гостя.

Рупп критически оглядел скудную обстановку комнаты.

— Неважно устроились, — проговорил Рупп.

Эгон махнул рукой:

— Сейчас не до того. Дайте закончить мою машину… Все придет!

— Именно потому, что вы хотите работать, вам не может быть безразлично, как жить, хотя бы ради нее. — И Рупп кивком указал на девочку, безмятежно спавшую в кроватке у единственной стены, не выщербленной осколками.

— О, Лили!..

— Да, ее будущее — будущее всей Германии, — сказал Рупп.

— Германия никогда больше не будет тем, чем была.

— Надеюсь! И об этом позаботимся мы сами, немцы. Именно поэтому–то ее будущее и должно быть прекрасным.

— Если только на это может рассчитывать страна, занятая чужими войсками, раздробленная на части, с областями, не могущими жить друг без друга, но изолированными одна от другой.

— Это, конечно, так, но я надеюсь, что немцы не дадут себя одурачить.

— Если вы не идеализируете немца в большом, широко народном понимании этого имени; если в немце не умерли совесть и честь, затоптанные Гитлером: если в немце еще тлеет искорка национального достоинства и понятия о подлинной свободе человека, а мне хочется верить, — Эгон в порыве поднял руки, — да, мне хочется верить, что в моем народе эта искра тлеет так же неугасимо, как, оказывается, тлела во мне самом; если все это живет еще и будет жить, то оккупанты там, на западе нашей родины, натягивают опасную для них пружину.

— Я рад слышать это от вас, — сказал Рупп. — Надо только уточнить: не опасную, а смертельную.

— Может быть, и смертельную… — в задумчивости повторил за ним Эгон. Когда в народе просыпается сознание того, что он народ, он не прощает, не может и не должен прощать того, что делают американцы и англичане… Особенно американцы… Они плюют нам в лицо, они третируют нас, как каких–то варваров, как рабов, как подонки человечества. Нас без стеснения обирают. Солдаты и офицеры — кто как умеет. Они разгромили мою старую квартиру в своем секторе Берлина. Растащили все. "На память, на память!" приговаривали они, растаскивая вещи. — По мере того как Эгон говорил, лицо его покрывалось бледностью. Он судорожно сжимал руки. — Теперь, если я вижу на улице американцев, мне хочется позвать их к себе вот сюда, в эту голую конуру: "Не хотите ли взять еще что–нибудь?" Солдат, вероятно, удовлетворился бы кастрюльками Эльзы; офицеру я предложил бы детскую кроватку. А генерал… генерал, конечно, пожелал бы овладеть чертежами моей счетной машины. О, в этом американские генералы понимают толк!

— Так… — задумчиво произнес Рупп. — Мы подыщем вам более подходящее жилье. Хотя бы ради… ради Лили. И ради вас самого.

Эгон грустно улыбнулся.

— Теперь часто приходится слышать о том, что многие представляют себе, будто нас будут рвать с двух сторон…

— Это не так, мой доктор.

Рупп развернул книгу, которую держал в руке.

— Вот послушайте: "Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко–фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война за освобождение советской земли приведет к изгнанию или уничтожению клики Гитлера. Мы приветствовали бы подобный исход. Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается…"

Рупп поднял глаза на Эгона. Тот сидел, охватив голову руками. Его глаза были закрыты. Рупп раздельно повторил:

— "…гитлеры приходят и уходят, а народ германский…" Заметьте, доктор, это говорилось в тот период, когда Гитлер в своем приказе писал: "Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай!.." — В голосе Руппа зазвучала гордость. — А смотрите, доктор, что говорит Сталин: "У нас нет такой задачи, чтобы уничтожить Германию, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию. Но уничтожить гитлеровское государство — можно и должно".

— Я знаю, он это сказал!

— А раз сказал он…

Эгон подался всем корпусом к Руппу и в волнении проговорил:

— Много лет назад я слышал его голос по радио в автомобиле Франца… Я мог бы и сейчас слово в слово повторить его речь…

— Я вижу, вам она хорошо запомнилась.

— Разве можно забыть этот голос! Эти слова! — Глаза Эгона загорелись новою надеждой. Он остановился над кроваткой и долго, задумавшись, смотрел на разметавшуюся во сне девочку.

— Я совсем забыла тебе передать, — сказала Эльза: — заходил Эрнст.

— Эрнст? — Брови Эгона недовольно сошлись. — Что ему тут нужно?

— Твои родители приглашают Лили на денек погостить. Эрнст завтра заедет за ней.

— Завтра я занят.

— Так я поеду с Лили.