В один прекрасный день Жоан увидел Анну, спустившуюся в лавку с тем присущим ей неповторимым изяществом, по которому он так тосковал.
– Пожалуйста, одолжите мне мужа всего на несколько минут, – попросила она посетителя, с которым беседовал Жоан, и мило улыбнулась ему. В ответ его губы растянулись в улыбке и он поклонился ей.
У Жоана защемило сердце.
– Он весь ваш. Я с удовольствием подожду его.
Анна взяла Жоана за руку и повела в подсобное помещение.
– У меня начались месячные! – воскликнула она радостно. – С большой задержкой, но они начались!
– Вы не ошиблись, это точно? – спросил он, недоверчиво глядя на нее.
Она кивнула. Казалось, счастье не умещалось у нее в груди, и Анна улыбалась и плакала одновременно.
– Вы уверены? – снова спросил Жоан.
– Да, – ответила она и увидела, как засветились глаза ее мужа.
Жоан обнял Анну, а она прижалась к его груди. Сколько же она перестрадала! Сколько ужасных мыслей посетило ее! Сколько жутких воспоминаний! Как же она жалела о своем поведении! Сейчас Анна точно знала, что отцом будущего ребенка, которого она обязательно родит, будет ее муж и что вскоре – она еще не ведала, когда именно, – этот пережитый ею кошмар превратится во все более и более далекое воспоминание.
«Спасибо Тебе, Господи, – записал Жоан в своем дневнике. – Начинается новое время – время любви и счастья». И добавил после раздумий: «Может быть, после всего происшедшего благословение Папы, грешника, которому не чуждо ничто человеческое, призовет и к нам благодать Божью».
Часть вторая
37
Наступил вечер. Жоан бежал из Ватикана в монашеском облачении. Он пересек мост Сант-Анджело, опустив голову и низко надвинув на лицо капюшон. При этом, боясь, что его разоблачат, Жоан делал вид, будто молится. Когда часовой обратился к нему с вопросом, он возмутился, словно был раздосадован тем, что тот прервал его молитву. Вздохнув, Жоан ответил, что он – брат Рамон де Мур из доминиканского монастыря Святой Катерины в Барселоне, что находился с визитом в Риме и собирался провести ночь в монастыре своего ордена в городе, поскольку в Ватикане не оказалось места для ночлега. Солдат слегка поклонился ему и пропустил.
Ступив на правый берег Тибра, Жоан облегченно вздохнул. Тем не менее он ускорил шаг, чтобы затеряться на близлежащих к реке улочках: он знал, что как только дон Микелетто узнает о его побеге, то призовет кого-то из своих людей, и они бросятся за ним верхом на лошадях. А Жоан не мог позволить им схватить себя.
Он чувствовал себя очень необычно в этом белом облачении из грубой шерсти под черной накидкой с капюшоном. Ткань капюшона раздражала недавно выбритую под тонзуру кожу на голове, но он не решался снять его из боязни, что кто-нибудь его узнает. На ногах Жоана были грубые сандалии, а завершала одеяние веревка, подпоясывавшая облачение, и скапулярий[5] со знаком монашеского ордена. Был уже конец сентября, и Жоан чувствовал себя раздетым. Не столько из‑за легкости своего одеяния, сколько из‑за отсутствия кинжала и шпаги, к которым он так привык. У него совсем не было денег, но он знал, что путь домой ему заказан.
Жоан тяжело дышал, шлепая этими жуткими сандалиями, к которым был непривычен.
«Как же я дошел до жизни такой?» – задал он сам себе вопрос.
Воспоминания о различных событиях, которые привели его к этому непонятному положению, теснились в его голове, и он, не останавливаясь, попытался привести их в порядок.
Жоан очень переживал за свою жену. С того момента, как Анна узнала о том, что не беременна, она медленно, но верно начала преодолевать последствия ужасных событий, связанных с Хуаном Борджиа и его приспешником. Она искала ласки, тепла и телесного контакта с Жоаном, и он с любовью и вниманием давал ей все это. Но когда он пытался перейти к более интимным ласкам, Анна отвергала его. Нежность – вот лекарство, которое прописала повивальная бабка, лечившая Анну; Жоан наслаждался возможностью проявить свои чувства и дал себе слово ждать столько, сколько нужно, чтобы вновь зажить страстной супружеской жизнью. Анна изменилась, никогда она уже не станет такой, как раньше, но с каждым днем она все больше напоминала себя прежнюю – ту счастливую женщину, которой была, и осознание этого делало Жоана счастливым.
В противоположность пережитой трагедии эти счастливые моменты можно было сравнить лишь с первыми месяцами их совместной жизни или с далекими воспоминаниями детства, когда семья Жоана жила в родной деревне Льяфранк. Море было синим, небо – сияющим, ласковые волны омывали песчаный берег, а он купался в любви родителей и братьев.
Анна стала чаще спускаться в лавку, и постепенно ее обхождение с клиентами и работниками стало прежним. Она улыбалась, смеялась шуткам, в особенности тем, что отпускал Никколо, который с удвоенной силой стал оказывать ей знаки внимания, а также возобновила свои беседы с дамами. Однако по мере того, как Анна возвращалась к своим привычкам и прежней форме поведения, вновь пробудилась ее склонность к критике.
Обсуждение убийства папского сына как бы повисло в воздухе, это была запрещенная тема, как и совершенное над ней надругательство; но настало время, и Анна сама решила поднять этот вопрос. Однажды вечером, когда они находились в своей спальне и уже легли в постель, она спросила у Жоана, как именно он убил папского сына и кто ему помогал. Жоан подробно рассказал ей о том, как все это произошло, и добавил, что без помощи Микеля Корельи он никогда не смог бы расправиться по справедливости с тем мерзавцем.
– Нет, это не он помог вам убить его, – ответила Анна. – Все было как раз наоборот: именно вы помогли ему.
– Да какая разница? – спросил Жоан, которому это уточнение показалось абсурдным. – Я хотел убить его собственными руками, и Микель помог мне осуществить это. Мы оба помогли друг другу.
Казалась, Анна была удовлетворена ответом и больше ничего не сказала в тот день. Однако на следующей неделе она опять вернулась к этой теме. Жоан забеспокоился: Анна слишком долгое время обдумывала вопрос.
– Я знаю, почему дон Микелетто не захотел помочь нам, несмотря на то что мы так долго об этом просили. – Ее голос в тишине алькова прозвучал довольно резко.
– Что вы имеете в виду?
– Мое изнасилование. Дон Микелетто не захотел остановить Хуана Борджиа, чтобы помочь нам.
– Он не то чтобы не хотел – он не располагал достаточной властью, чтобы добиться этого.
– Вот именно, что располагал! – Анна в раздражении повысила голос. – Конечно, располагал! Он мог поговорить либо с ним самим, либо с Папой.
– Не мог, он мне повторил это тысячу раз.
– Он не хотел, Жоан, он не хотел…
